— Неожиданно как-то…

— Ой ли? — прокаркала старуха, слегка приподнявшись на локтях. — Сама не от мира нашего, а в чудо не веришь?

— Вы знаете?!

— Чую. По тяжёлой дороге идёшь, себя поменяв. То только сильным дано да праведным. Будь твоя душа тёмная, сейчас бы разговоры не разговаривали.

— И как работает твой Дар? Мне тоже травки собирать и в твоём доме жить?

— Не. Травница я с детства, а ты своё ищи. И дом мой тебе не нужон.

Решение пришло само собой. Будто бы меня кто-то подтолкнул к нему.

— Я согласна! Что делать надо?

— Слухать. Тама под печью стоит чугунок с деньгами. Забирай все себе. Но как помру, то не поскупись и священника сюда приведи. Пусть он ночь надо мной молитвы читает, пока душа рядом с телом неприкаянной бродит. По-людски похороните. Опосля спали мою избу.

— Жалко жечь, — честно призналась я.

— Не жалей. Не то место, где кто-то жить будет. Да ещё и настоек заговорённых тута хватает. А ежели кто сдуру за ними припрётся и глотнёт не знаючи? Грех после смерти на себя брать не хочу. Так что спали всё дотла… Ну и помяни меня добрым словом.

— Сделаю.

— Тогда возьми ножик и ладонь сначала мне, а потом себе режь. Ты мастерица с ним обращаться, поэтому не спужаешься.

Взяв со стола нож, уже хотела нанести нам раны, как Кривуша остановила меня.

— Погодь! Чуток времени ещё есть. Когда-то Лесовичка меня перед смертью наставляла, да не сложилося. Теперь я тебя буду. Не в том сила, кто Даром али богатством владеет. В детишках.

Не сиди затворницей, а ищи любовь в другой душе. Нарожай семеро по лавкам, мужа приголубь — и во сто крат лучше жизнь проживёшь. Нельзя одной быть. Не по-божески енто. Токмо не кидайся на первого, как голодная собака на кость. И на подарки щедрые не ведись. Сердечко слухай. Оно иногда поумнее головы будет. И ещё: верь в правду свою. С чужой потеряешься.

Замолчав на несколько секунд, она протянула руку со словами.

— Теперь режь! Самое времечко к Богу отправиться. Кровушку смешаем: бояться не надоть, что худо станет. То Дар в тебя пробирается. Всё! Не тяни!

С замиранием сердца я сделала небольшой надрезик себе, а потом, взяв сухую старушечью ладонь, осторожно чиркнула остриём по ней. Кривуша сразу же крепко схватила меня за руку и стала что-то бормотать. Постепенно голос её становился всё тише и тише, пока ведунья совсем не замолчала, оборвав своё заклинание на полуслове. Тут же рука её ослабила хватку, а потом бессильно упала на лавку. Всё…

Одновременно с последним вздохом Кривуши меня охватил сильный жар. Голова закружилась, и серые тени от свечей заиграли яркими радужными оттенками, озаряя жилище ведуньи волшебным светом. Я хотела встать, но внезапно почувствовала, что теряю сознание.

Очнулась, когда уже взошло солнце. Прислушалась к собственному организму: лишь лёгкая головная боль и больше никаких необычных последствий. Во всяком случае, пока никакого Дара в себе не чувствую.

Бабушка Света — та, что когда-то была ведуньей Кривушей, лежала с каким-то одухотворённым, спокойным лицом. И даже несмотря на жуткие шрамы, сейчас она казалась прекрасной. Словно на неё снизошла Благодать в последние секунды жизни.

— Спи спокойно, бабушка, — тихо попрощалась я, скрестив её руки на груди.

После этого оделась и вышла на улицу. Удивительно, но глаза мои были сухими. Ни одна слезинка не выкатилась из них. Такое ощущение, что ведунья не умерла, а, как и я, просто ушла в другой мир своей тропкою. В лучший, более справедливый мир, где опять станет прекрасной девушкой с не обезображенным волками лицом. Почему-то хочется верить, что там она найдёт свою любовь и родит много детей, о которых втайне мечтала всю свою жизнь.

— Отмаялась горемычная? — сняв шапку, грустно спросил Прохор, ожидающий у ворот.

— Отмаялась. А ты знал?

— Она ж сама и сказала. Ещё вчерась с ней попрощалися да по чарочке за упокой её души выпили. Чудная она была… Кто ж на собственных поминках, не померев, сидит? Эх… Там, глядишь, и мой черёд недалёк. Светка-то последняя была, с кем я босоногим мальцом шкодничал. Поехали, Лизавета Васильевна, за священником?

Священник, которого я привезла из города, очень внимательно меня рассматривал. Думаю, что догадывается, кому ведунья передала Дар. Но то ли моё благородное происхождение, то ли его природная скромность не дали спросить об этом прямо. Потом было отпевание, похороны…

На следующий день после них мы с дедом Прохором и его внучкой Устиньей обложили дом Кривуши соломой и подожгли. Занялось моментально, будто бы стены бензином пропитаны.

Пламя взметнулось вверх, и казалось, что сейчас достанет до самого неба. А я стояла и сравнивала жизнь бабы Светы и свою прошлую. От нас обеих остался лишь пепел и воспоминания чужих людей, которые на самом деле и не знали нас толком. Больше ничего… После нас не осталось будущего. Дай Боже сил исправить собственные ошибки! Хотя… Он и так их даёт. Просто мы по дурости не всегда понимаем, на что их тратить нужно.

Шила в мешке не утаишь, а новость в деревне — тем более. Не прошло и недели, как уже все в округе знали, что Кривушин Дар теперь у меня. И про чудесное исцеление Марфы тоже.

Вначале крестьяне побаивались приближаться ко мне с просьбами о помощи. Но однажды в усадьбу приехал дед Прохор и привёз паренька без сознания, с торчащей из ноги палкой.

— Не гневайся, матушка, — привычно поклонился старик. — Токмо на тебя и надежда. Сын енто Ивана. На зайца в лес пошёл, да не уберёгся и в овраг скатился. Вона как сухостой вдарил!

— Давно?

— Кто ж его знает. Из оврага выбралси, домой доковылял и слёг. Теперь молчит, сердешный.

— Быстро неси в людскую. Макара возьми. Он тебе поможет.

Первичный осмотр пострадавшего показал, что рана действительно неприятная. Палка пробила мышцу и практически вышла с другой стороны ноги. Извлечь её просто так не получится из-за обломков веток, что сейчас выполняют мерзкую роль зазубрин. Придётся вырезать. Допускаю, что инфекция уже проникла в кровь и гангрена бродит где-то рядом.

— Прохор! — приказала я. — Быстро поезжай за Устиньей! Она нам с Кривушей уже помогала, поэтому примерно знает, что делать. А я пока всё подготовлю.

Пока он отсутствовал, достала припрятанные шёлковые нити, что мы впрок заготовили с ведуньей. Напрягла Стешу, чтобы вскипятила воды и приготовила все подручные инструменты, которые, по моему мнению, могут сейчас пригодиться. Дикий, конечно, набор для любого хирурга, но другого под рукой не имеем.

Приехавшая Устинья лишь мельком взглянула на раненого, а потом важно, словно бывалый врач, спросила.

— Опять латать будем?

— Опять, — не смогла сдержать я улыбку, глядя на эту зазнавшуюся особу.

— Не впервой! Справимся!

— Ты, Устька, сильно нос не задирай! — привела я её в чувство, отвесив лёгкий подзатыльник. — Самоуверенные много народу угробили, так что стой и выполняй мои приказы, а не собой любуйся! Давай верёвки. Привяжем его на всякий случай.

— Дык я чё? — сразу же сдулась она. — Как скажете, Лизавета Васильевна.

Операция прошла трудно, но успешно. Единственная сложность заключалась в том, что пациент от боли очнулся и чуть не испортил всю мою работу по доставанию палки. Увидев, что он начал метаться в попытке вскочить, машинально, как это делала Кривуша, положила свою ладонь ему на лоб и попыталась успокоить. Неожиданно в кончиках пальцев возникло сильное тепло, и я ощутила себя этим пареньком, которому жутко больно и страшно от непонимания, почему он связан и его режут.

— Спи, мой хороший, — прошептала я, вливая тепло в сознание парня. — Отдыхай. Баюшки-баю…

Он сразу обмяк, а я, справившись с резким головокружением, продолжила операцию. Последний шов наложен. За ним давящая повязка. Больше ничего сделать не могу. Теперь, как и в случае с Марфой, придётся надеяться на чудо, что рану промыли хорошо. И молодой организм справится с серьёзной кровопотерей.