В целом жить было вполне можно. Далеко не всегда у себя дома мальчишки получали такие щедрые порции еды. Так что, выспавшись после дороги и плотно позавтракав, два дня они бродили по двору замка и мастерским, стараясь не терять друг друга из вида: этот гудящий городок пугал их и интенсивностью движения, и новыми незнакомыми вещами.

Побывали на конюшне и полюбовались щенками на псарне. Постояли в дверях кузнечной мастерской, где грозно «эхали» и «ухали» по раскаленному куску железа кузнец и его помощник, а еще один крепкий дядька ловко поворачивал этот самый алеющий прямоугольник металла, держа его в огромных клещах и ловко подставляя под удары молотов нужным местом. Постояли у порога главной кухни, с изумлением взирая на то, как пять поваров в высоких белоснежных шляпах, указывающих на их статус, гоняют туда-сюда бесчисленное количество помощников: кухонных мальчишек, чистящих и режущих овощи женщин, трех расторопных посудомоек и собственных помощников, облаченных почти в такие же белые, но более низкие колпаки. Швейная мастерская привлекла их внимание ненадолго и только тем, что оттуда слаженным хором голосов неслась печальная баллада про рыцаря.

Пауль, который всегда был быстр в различных подсчетах, без конца восхищался количеством людей в замке и пытался производить вычисления, выясняя, сколько же получает каждый год герцог Роган де Сюзор. С каждой новой мастерской цифры выходили все более и более фантастические, и Вильгельму было странно смотреть на то, как младший увлеченно перечисляет недостающие с его точки зрения, элементы идеального хозяйства.

— Вот если бы все объедки с кухни каждый вечер относили свиньям, то можно было бы растить несколько штук, не тратясь на зерно для них…

— Да какая тебе разница, куда идут объедки с кухни⁈ — удивлялся старший.

— Никакой, а только бесхозяйственно это! — было заметно, что размах замковой деятельности произвел на Пауля большое впечатление.

Сенешаль Генрих Эдлер вернулся в замок только к вечеру, на третий день пребывания там мальчишек. Но уже с утра молчаливый и важный лакей отвел их в кабинет барона сразу после завтрака.

Мужчина был не слишком молод, но еще бодр и крепок. В углу кабинета сидел за небольшим столиком костлявый и сутулый юноша и переписывал начисто какое-то длинное послание. Сверток с оригиналом он придерживал испачканными в чернилах пальцами и на визитеров не обратил внимания.

Слегка придавленный огромностью замка и властностью, которой веяло от барона Эдлера, Вильгельм поклонился вежливо, хоть и неуклюже, и постарался как можно незаметнее дернуть за руку Пауля, заставляя сделать то же самое. Кабинет сенешаля был обставлен без роскоши, но весьма солидно и добротно. Достаточно сказать, что в начищенном до блеска медном подсвечнике находилось сразу три новых свечи белого воска! Стоили такие свечи весьма недешево и в родном замке мальчишек ставились на стол в одном-единственном случае: если были гости. Все остальное время семья пользовалась светильниками с весьма вонючим жиром, а последние годы и вовсе перешла на лучины.

Сесть им никто не предложил. Но и какого-то злорадства или неприятия в вопросах барона не было. Похоже, он не винил юного де Кунца за грехи его отца, а серьезно решал, как удачнее устроить подростка. Однако, поговорив с братьями, судьбу их барон Эдлер решил быстро и кратко:

— Вам, юный барон, лучше всего пойти на воинскую службу. Ваш замок и земли будут управляться моим человеком, и он постарается восстановить хоть что-то. Службу вы будете проходить здесь, в замке. И начнете, как и положено, с самого низа. Если вы будете стараться, я напишу герцогу де Сюзору и попрошу похлопотать о вашей дальнейшей карьере. Если же старания, приложенные вами, будут недостаточны, после совершеннолетия вы примете власть над своими землями, и уже с вас будут требовать задолженность по налогам.

Сенешаль не предлагал и не уговаривал. Напротив, он достаточно четко дал понять, что выбора у юного барона де Кунца просто нет. Нельзя сказать, что Вильгельм с восторгом услышал эту новость, но и явного отторжения не испытал. Все же, когда отец привозил гостей в свой замок, мальчишка успел наслушаться всевозможных военных легенд и рассказов о героях и победителях. Потому изначально мысль о военной карьере отторжения не вызвала.

С баронетом же Паулем де Кунцем разговаривал сенешаль совсем по-другому. И даже оставил его в своем кабинете, велев старшему подождать за дверью.

По итогам этой беседы Пауля сенешаль оставил при своей особе.

— Юный баронет изрядно подкован по части математики и всяческих вычислений, а потому отдавать его в военную службу резона нет.

Служить юного барона определили в отряд замковой охраны. Только охранял этот отряд не внутренние покои. Капрал Кейн, в бригаду под начало которого отдали Вильгельма, занимался охраной окружающих территорий. Был капрал невысок и коренаст, изрядно кривоног и обладал басом редкой силы.

С дюжину таких бригад из десяти-пятнадцати человек неделями моталась между баронствами и городами герцогских земель, проверяя безопасность дорог. Не завелись ли где мародеры или бандиты, способные нанести урон снующим караванам купцов и торгашей? Работа эта была тяжелая, порой грязная и довольно разнообразная. Люди в команде периодически менялись. На место раненных в стычках вставали новые, а изредка бригаде приходилось и хоронить своих товарищей.

Много позже Вильгельм де Кунц понял, насколько оберегал его простоватый с виду капрал. А первое время он искренне ненавидел своего кривоногого начальника, и от побега удерживало его только одно: мечта дослужиться до офицера и посадить проклятого коротышку-капрала под замок, на гауптвахту.

Как бы ни была скудна жизнь в родительском замке, сколько бы ни приходилось работать, создавая запасы еды, но там, дома, Вильгельм чувствовал себя почти свободным. Конечно, нужно было уметь не попадаться на глаза отцу. Но этим искусством и оба брата, и прислуга владели в совершенстве.

Здесь же, в этом маленьком, чисто мужском коллективе, существовала очень четкая жесткая иерархия и железная дисциплина. Самым тяжелым для юного барона оказалось то, что ездить верхом он не умел. Совсем. Дома был только отцовский породистый Вихрь, к которому детям запрещено было подходить. А крестьяне и вовсе никогда не баловались верховой ездой.

Иногда, правда, деревенские приятели брали с собой Вильгельма в ночное. Но и там никто не устраивал скачек. Сидели кружком у костра, жарили в огне хлеб на ветках, рассказывали истории, страшные или смешные. Осенью к аромату хлеба и дымка добавлялся яркий дух печеных яблок… Хорошее было время: уютное и спокойное.

От дней, проведенных в седле, у подростка болело все, что только можно. Он раньше даже не подозревал, сколько в его теле существует мест, которые способны доставить неприятные ощущения. Это не эффект сбитых коленок, которые проходят через час-другой, оставляя жесткую, но уже не больную коросту на коже. Это тянущая и ноющая боль в мышцах рук, ног и спины. Это стертые до кровавых синяков ляжки. Это режущая боль в сведенных судорогой пальцах или та же судорога, крепко угнездившаяся в икрах.

Юный барон просыпался ночью со стоном, оттого, что в очередной раз ноги скручивало спазмом. И ненавидел капрала Кейна, который не давал переждать боль и уснуть дальше:

— Растирай больные места, вашсветлость. Растирай, кому сказал! Крепче! Чай не барышня, чтобы жалеть себя.

Проклятый коротышка не отставал и днем. Он учил Вильгельма правильно держать спину и разбирать поводья. То и дело слышались его хлесткие замечания и приказы. И Вильгельм искренне злился на въедливого мужика, про себя придумывал для того различные кары, даже не слишком замечая, что и спать последнее время он стал спокойнее, да и утром его собственное тело подчиняется ему все охотнее.

Со временем юный барон стал постигать и другую науку:

— Капрал Кейн, а почему вы селянина не послушали? Он же сказал, что те подозрительные к старой мельнице выдвинулись, а вы, наоборот, к утиному лугу нас ведете?