— А потому, вашсветлость, не послушался, что мужичок-то нам врет. Он, голубчик, только еще на торги едет. Видал: телега у него груженая? А если он на торги едет, а от него хмелем пахнет… Это что значит? Это значит, что какой-то добрый человек ему налил. А кто ему здесь посередь дороги нальет? А некому ему налить, кроме тех самых, кого мы и разыскиваем. Вот и весь сказ, вашсветлость…

К пятнадцати годам из тощеватого угрюмого подростка получился вполне справный парень, который рос не по дням, а по часам. Легко переносил длинные переезды и ночевки под открытым небом в любую погоду. Мог сутками сидеть в седле. И нож метал чуть ли не лучше всех в герцогском войске. Давным-давно стали привычными для юного барона де Кунца и мучительные часы тренировок, и въедливый, как комариный звон, голос капрала Кейна над ухом:

— Дыхание… Дыхание-то задержать надо, вашсветлость! И когда в цель метишься, ни об чем не думай. Пусть рука сама работает, без тебя. Взглядом нашел точку, задержал дыхание и-и-и — р-р-раз!..

За эти годы, проведенные в замке, юный барон не только сильно окреп физически, но и успел многое узнать о том, как управляются герцогские земли. Почему сенешаль замка так часть находится в разъездах. Зачем герцог содержит свои войска и на какие средства. Почему тот же самый сенешаль не брезгует разобрать спор между какими-нибудь селянами, а не велит, допустим, как сделал однажды покойный отец Вильгельма, выпороть обоих и отобрать спорные мешки с урожаем в свою пользу.

Иногда барону удавалось увидеться со своим братом. Тот совсем зарылся в ведение счетов, но участью своей, кажется, был весьма доволен. В какие-то моменты он, очевидно, подражая сенешалю, даже слегка ворчал на брата:

— Все бы тебе на коне скакать да шашкой махать, а между прочим, этот год с крестьянского урожая почти половину долгов погасить удалось. Да не так погасить, чтобы смерды голодом сидели, а так, чтобы они до весны сытые были. Господин сенешаль сам мне отчет давал читать и даже подсказал, что еще можно для улучшения сделать.

Не то чтобы Вильгельм не понимал всей серьезности долгов баронства перед герцогом, но раз уж нашелся человек, который этим всем занимался, то и не стоит в управление лезть. Справляется же? Вот и отлично!

Иногда юноша с сожалением думал, что к семнадцати-восемнадцати годам ему придется вернуться в старый замок и заниматься тем, что так нравится Паулю: считать мешки с зерном, мотаться по селам и смотреть, чтобы крестьяне не натворили ерунды, переживать из-за погоды и выбирать, в какой год, что лучше сеять. Все это было важно и нужно, но, к сожалению, очень скучно.

В этом отношении, пожалуй, отъезд герцога казался ему очень мудрым: «Раз уж его светлость занят другими делами, то нанял он себе толкового сенешаля и горя не знает. Вот бы и мне так! Пусть бы за селянами кто-то другой следил, а я бы в бригаде остался…».

Самого владетельного герцога Рогана де Сюзора барон видел за эти годы всего дважды: когда тот навещал собственные земли. Довольно высокий, но хмурый и не разговорчивый мужчина, который почти не устраивал пиров и балов, зато без конца обсуждал с сенешалем какие-то вопросы и даже не поленился самолично выехать и присмотреть место для какого-то моста.

Разумеется, с приездом герцога в замке все равно появлялось множество новых людей, в том числе и бесконечные просители. Принимать-то их герцог в отведенные часы принимал, но далеко не все из них уходили от него довольными. Вильгельм хорошо запомнил жалобы одного из посетителей. Тот после аудиенции, стоя на герцогском дворе, слезливо жаловался какому-то знакомому:

— И вот их светлость мне так заявил: дескать, вам, де Гольц, было предложено прошлый год мельню ставить на паях. А раз вы не захотели, то и помощи вам не будет. И на собственную нищету жаловаться не след!

Попыхивая от возмущения старым перегаром, жалобщик удерживал знакомца за рукав, не давая ему сбежать и заунывно продолжая свой рассказ:

— Сами посудите, почтенный соседушка, мыслимо ли дело, чтобы я мельницу держал⁈ На то у меня в деревнях смердов хватает. А что они ленивы да нерасторопны, так не моя то вина. А герцог не велит пороть их просто так. Сперва, мол, вину смерда найди и докажи, а потом уж можно и плетью приласкать…

В один из приездов герцога сенешаль отвел слегка оробевшего Вильгельма де Кунца в кабинет владельца земель. Во внутренних покоях замка юному барону толком еще не случалось бывать. Даже сенешаль его принимал в одной из башен, отданной частью под мастерские, а частью — под непонятные юноше бумажные дела. Так что сейчас, следуя за господином Эдлером по широкому коридору, устланному бесконечной ковровой дорожкой, Вильгельм с удивлением рассматривал прикрепленные к стенам позолоченные светильники. Там ровно, солидно и неторопливо горели свечи белого воска.

«В пустом коридоре, где только два гвардейца охраняют вход в кабинет. Этакое роскошество! Похоже, герцогу нашему деньги девать некуда. Вполне светильников с маслом хватило бы!».

Впрочем, и без этого расточительства было на что посмотреть. Стены этого самого коридора и большой приемной до середины были выложены роскошными дубовыми панелями с богатой резьбой. А в приемной выше панелей шла не побелка, а какая-то удивительная ткань с ярким узором. Даже конторка секретаря в углу этой великолепно обставленной комнаты была из какого-то благородного дерева красноватого цвета и стоила, по мнению Вильгельма, не меньше, чем лучший жеребец в их бригаде.

Кабинет владельца всех этих несметных сокровищ смотрелся достаточно просто и скромно, хотя и здесь на полу лежал дорогой ковер. Но огромный письменный стол был так завален стопками различных документов, что больше походил на рабочее место простого писаря. Герцог же, внимательно пробегая глазами какой-то доклад, коротко взглянул на кланяющегося барона и буркнул:

— Садитесь, юноша.

Вопросы, которые он задавал Вильгельму, были довольно странными. Немного спрашивал о детстве и о том, как дети выжили при таком безалаберном отце. Поинтересовался у наследника, сколько стоит мешок пшеницы в этом году, на что вполне закономерно получил следующий ответ:

— Мешок⁈ — возникла неловкая пауза, во время которой герцог продолжал с интересом рассматривать смущенного юношу. — Каравай, ваша светлость, полтора медяка в этом году стоит, а мешок… Прошу прощения, но цен на пшеницу я не знаю.

Следующая серия вопросов касалась различных конских пород, потом немного обсудили седла всевозможных конструкций, а потом герцог неожиданно спросил:

— Скажите, барон де Кунц, желаете ли вы продолжать службу в армии? Или же через два года предпочтете вернуться и осесть у себя на земле?

Ни секунды не колеблясь, Вильгельм ответил:

— Конечно, я хотел бы остаться в армии.

Герцог на мгновение нахмурился, а потом спросил:

— А как же ваши земли?

От волнения Вильгельм даже поднялся со стула, встал по стойке «смирно» и ответил, глядя в глаза герцогу:

— Ваша светлость, я бы земли Паулю оставил. Жаль только, что сам он слишком мал пока. А только у него к хозяйствованию предрасположенность, Господом данная.

— Предрасположенность⁈ — герцог иронично заломил бровь, еще раз оглядел вытянувшегося в струнку барона и ответил: — Ступайте, барон, я подумаю.

Через три недели, когда герцог отбывал в Сольгетто, одним из сопровождающих его охранников был Вильгельм де Кунц.

Перед этим юный барон имел длительную беседу с сенешалем и точно знал одно: у него, у Вильгельма, есть около двух лет на то, чтобы решить свою судьбу. Через два года он может вернуться из столицы и начать управлять своими землями лично. Либо же, подписав доверенность на Пауля и оговорив доли с дохода, он сможет продолжать военную карьеру. Это было великолепное, замечательное, великодушнейшее предложение. Но даже тогда барон де Кунц совершенно точно знал: на земле он не осядет.

Впрочем, в столице не все и не сразу пошло гладко. Сперва герцог определил мальчишку-провинциала в королевскую гвардию, охраняющую дворец и парковую зону. Здесь в изобилии было юных баронетов и маркизов, вторых-третьих сыновей, пристроенных отцами.