Следующая ступень ниже их площадки для герцогов. Влево и вправо от центрального прохода уходили два ряда сидячих мест. Их заняли представители Великих домов. Кресел было двенадцать, а занятых мест только одиннадцать. Десять представителей высших семейств и довеском к ним кардинал Годрик. Двенадцатое место, вопреки всем правилам и традициям, по моему громкому приказу занял генерал-фельдмаршал Вильгельм де Кунц. Возразить никто не осмелился.

Помост для знати и эшафот находятся близко друг к другу. Очень близко. От моего кресла по широким ступеням спускается зеленая ковровая дорожка, доходит до некой перемычки, соединяющей помост и эшафот, и полностью покрывает место казни. Мне кажется, что это та самая дорожка, что лежит обычно в тронном зале дворца. Возможно, так и есть, и в этом я вижу некий символизм…

Я смотрела на гомонящую, волнующуюся толпу там, внизу и тоскливо размышляла о том, что это один из самых отвратительных обычаев. Люди пришли целыми семьями — в толпе полным-полно достаточно маленьких детей. Здесь же топтались молодухи с грудничками и старики-старухи, которых почтительно поддерживали под локоток любящие взрослые сыновья и дочери.

Пожалуй, казнь государственных преступников — единственное мероприятие, на котором король или королева кого-то ждут.

Толпа внизу еще активнее зашумела и заволновалась. С западной стороны площади в плотную людскую массу клином врезалась стража, образуя широкий коридор к месту казни. Народ толпился все сильнее и сильнее, давя на тонкую преграду из охраны. Каждому хотелось рассмотреть преступников, не упуская ни одной детали.

В проход, образованный двумя цепочками охраны, одна за другой въехали семь телег. Каждая везла только одного человека, закованного в кандалы. Слева и справа от каждой телеги шло по четыре стражника, за исключение первой: бывшего герцога де Богерта везли с «особым почетом» и сопровождало его в два раза больше солдат.

Выглядели приговоренные вполне прилично. Уже после вынесения приговора в тюрьму допустили лекарей, чтобы залечить раны, причиненные пытками. Кроме того, я приказала досыта кормить их и не отказывать в услугах цирюльника. А вот дорогая одежда преступникам не полагалась: каждый из них был одет в чистую и новую тунику и некое подобие кальсон из простого небеленого льна. Головы, разумеется, были обнажены.

В какой-то момент я почувствовала, что эта толпа, там внизу, и эти шесть человек, чью смерть я вынуждена буду увидеть, как бы отдаляются от меня. Одновременно начали гаснуть звуки и свет…

— Дышите, ваше величество! Дышите глубже! — капитан Ханси, все это время внимательнейшим образом наблюдавший за мной, пихал мне под нос мерзко пахнущий кубок. — Нет-нет, пить это не надо. Просто приложите к губам и сделайте вид. Мадам Менуаш дала это варево на случай, если вам станет дурно.

В голове слегка прояснилось…

На помосте преступников уже дожидался священник. Разумеется, отпущение грехов все они получили в камерах после исповеди, но церковник присутствовал, чтобы сказать последние слова утешения. Палач, крупный, кажущийся неуклюжим мужчина, чье лицо было скрыто натянутым по самые плечи зеленым колпаком, неуклюже посторонился и даже оттолкнул одного из своих помощников, давая проход на эшафот первому из осужденных офицеров.

Вставший рядом с ним глашатай развернул список и с каким-то удивительным искусством начал зачитывать текст. Без всяких технических приспособлений, голос звучал так, что слова отчетливо доходили до краев довольно большой площади.

В оглашенном тексте было всё: имя, титул и чин; список преступлений и приговор. Все высшие офицеры были титулом не ниже баронета. Каждый из них имел право на последнее желание.

Они по очереди вставали в проходе на той самой перемычке между эшафотом и подиумом, опускались на колени и, склонив голову, смиренно излагали свою последнюю просьбу.

Пауль Айгнер, баронет. Личная просьба: не лишать титула старшего сына. Королева дала согласие.

Хеннер Вальгер, баронет. Личная просьба: сохранить во владении наследников село Вален. Королева дала согласие.

Хейнц Лакнер, барон. Личная просьба: сохранить во владении наследников городок Лагнорт. Королева дала согласие.

Мартон Фанг, барон. Личная просьба: сохранить во владении наследников село Доблар. Королева дала согласие.

Бертрам Райтер, барон. Личная просьба: каждый год проводить молебен за упокой души в главном храме Сольгетто. Королева дала согласие.

Люка Андерс, барон. Личная просьба: помилование. Королева отказала.

Великий герцог Саймон де Богерт де Солиго. Личная просьба…

Мероприятие двигалось к концу, но я не была уверена, что доживу: уже несколько раз Ханси подносил к моему лицу тот самый кубок с чем-то омерзительно вонючим. Это давало мне возможность не терять сознание, но от мерзкого запаха меня изрядно подташнивало. «А эти уроды еще хотели привести сюда Александра! Развлечение для пятилетнего ребенка! Уроды и есть!»

Сам момент казни я каждый раз старательно пропускала, прикрывая глаза ресницами во время мертвой тишины и дожидаясь восторженного рева толпы. Спасала вуаль. Я знала, что сквозь нее лицо видно плохо, и никто не сможет сказать, закрыты или открыты были глаза королевы. Ханси, едва заметно шевеля губами, комментировал:

— Вальнер положил голову на колоду… Не смотрите, моя королева… — вскоре после этих и подобных слов следовал восторженный рев толпы: это палач поднимал голову казненного за волосы и показывал народу. Капитан Ханси продолжал говорить: — Все, ваше величество, можно смотреть.

При этих словах я чуть повыше поднимала голову, понимая, что со стороны выгляжу как восковая кукла.

Каждому из осужденных мне приходилось смотреть в глаза и обещать выполнить его предсмертное желания, четко осознавая: через несколько мгновений человека не станет. Процесс казни шел традиционно: от низших чинов к высшим, чтобы самый главный преступник мог увидеть гибель всех своих сподвижников.

Не знаю, из каких безумных идей родился этот «воспитательный» момент, но де Богерта мне было даже жаль. Каким бы самовлюбленным эгоистом он не был, но на пороге вечности знать, что люди погибли из-за тебя — не лучшее успокоительное.

Я смотрела на бледного, но твёрдо стоящего на ногах герцога и почему-то вспоминала, как увидела его в свите короля в первый раз: самого молодого, носатого, ярко одетого. Герцог возмужал за эти годы, и даже пара седых прядей, появившихся на висках, его не портили. Он смотрел на меня с какой-то холодной брезгливостью и недовольством и молчал.

Молчала и я, не желая подгонять и отбирать у него эти последние минуты. После того как он выскажет свое пожелание, а я отвечу одобрением или отказом, он перейдет в руки священника буквально на несколько минут.

Пауза затягивалась, и из толпы какой-то полудурошный горожанин свистнул. Затейливо, с переливами. Впрочем, когда я невольно кинула взгляд на толпу, точнее, на место, откуда шел свист, то заметила там возню. Хулигана, похоже, били. Даже у жаждущей зрелища толпы было некое уважение к смерти.

— Я оставляю свою семью на милость королевы, — слова Саймона де Богерта, дворянина, лишенного титула, прозвучали настолько коротко и необычно, что многим показалось: послышалось! Среди сидящих герцогов возник легкий шепоток, и де Богерт, обведя глазами бывших соратников и противников, громко и отчетливо повторил: — Я оставляю свою семью на милость королевы.

Я плохо помню, как все закончилась. В память врезался голос капитана Ханси:

— Все закончилось, ваше королевское величество… Все уже закончилось…

Спуск по ступеням и путь к карете показались мне бесконечными. Но я дошла… И даже блевать на бархатные подушки начала только после того, как дверца захлопнулась…

Истину пословицы «В здоровом теле — здоровый дух» я проверила на собственной шкуре. Была бы я хоть немного слабее физически, слегла бы с горячкой или заработала себе какое-нибудь веселенькое психическое расстройство.