Мы помолились. Кто-то из фрейлин вполне искренне, а кто-то — просто соблюдая декорум. Похороны были назначены на следующий день.

Только никакие похороны не смогли отвлечь королевских придворных дам от моей вуалетки. Я шла к драпированной черным крепом карете под внимательными взглядами, сопровождаемая шепотом и пересудами, и впервые села в один экипаж со своим мужем.

С кареты был снят плюмаж, окна занавешены черным атласом. У четверки коней сбруя была убрана черными атласными бантами. Перед нами ехали похоронные дроги — очень длинный лакированный экипаж с узорами из позолоченной бронзы, вьющимися на ветерке пучками черных лент и черными же деревянными крестами на дверцах. Шесть коней, впряженных в этот экипаж, были покрыты длинными черными попонами. Согласно завещанию Ателаниты, похоронить ее должны были в фамильном склепе.

Ангердо был полностью разбит. От него изрядно попахивало перегаром, под глазами висели коричневатые мешки, а в уголках глаз резко обозначились морщины. В какой-то момент я даже испытала жалость к нему. Минут десять мы ехали молча, а потом он тихо сказал:

— Элен… — и заплакал. Заплакал, как маленький ребенок, испугавшийся чего-то ужасного.

Я обняла его за плечи, слегка прижала к себе и тихо заговорила обычную, принятую в таких ситуациях ерунду: о том, что Господь дает ему новое испытание, которое он, несомненно, с честью выдержит. О том, как тяжело будет нам без мудрых советов его матери. О том, что Ателанита сейчас блаженствует в лучшем из миров — в раю. Я даже взяла его за руку и, тихонько поглаживая, сказала:

— Ваше королевское величество, муж мой, я всегда буду рядом с вами!

«Ваше королевское величество, муж мой, я всегда буду рядом с вами!» — я лгала Ангердо, не стесняясь. Мне необходима была его привязанность. Именно тогда, в карете, он принял меня как еще одну опору в своей жизни.

Через неделю после смерти королевы-матери я получила первое приглашение от мужа на Большой Королевский совет. Я стойко перенесла недовольство де Богерта и некоторых сановников и молча сидела рядом с Ангердо, всячески показывая, как его поддерживаю.

С момента смерти Ателаниты прошло всего несколько месяцев. Жизнь королевского дворца понемногу менялась. Исчез сдерживающий и раздражающий короля фактор, и он весьма шустро боролся с собственной тоской. Если первые полтора месяца двор соблюдал строгий траур, король носил исключительно черные костюмы и под это дело часто отказывался от посещений королевского совета, то через полтора месяца в его покоях первый раз устроили небольшой фуршет по поводу прибытия ко двору младшей сестры Лисапеты Оранской.

Девице едва исполнилось шестнадцать лет, и графиня, пользуясь случаем, выписала ее от родителей. Девочка была хороша собой, миловидна… и пока на этом все. Займется ли она поисками богатого мужа или у дебютантки другие планы, я узнаю чуть позже. Но секретарю я наказала слушать сплетни о девице со всем возможным внимание.

Сам этот пир во время траура меня не слишком занимал: у Александра резались одновременно верхние и нижние резцы. Что дало просто потрясающий эффект: понос, высокая температура и дикие вопли. Сын кричал, потому что ему было больно, а эти безмозглые тетки ухитрились дать ему какой-то декокт от простуды, от метра Борена. Плюсом ко всему началась рвота.

Сейчас, когда призрак Ателаниты больше не стоял за дверями детской, фрейлины дофина и маленькой принцессы стали гораздо более почтительны и вежливы. Однако все они для меня оставались раздражающим фактором. Я не видела в них любви к детям. Да что там любви, я даже элементарного сострадания не видела. Более-менее, пожалуй, жалела Александра только его кормилица. Остальные предпочитали вести себя максимально формально.

Самым печальным для меня было то, что не было даже обыкновенного термометра измерить температуру ребенку. Его просто еще не изобрели. С помощью мадам Менуаш, сварившей какую-то чудовищно кислую жижу, мне удалось притормозить повышение температуры. Помогли обтирания этой кислятиной. Но малыш без конца плакал и совал ручку в рот. Я ходила по детской, носила его на руках и нашептывала разные милые глупости, когда старшая фрейлина опочивальни, желая выслужиться пере мной, лично притащила мэтра Борена.

— Ваше королевское величество, я принес для его высочество дофина редкое лекарство из страны Шо-син-тай! Сейчас я поставлю курильницу, и малышу очень быстро станет легче, обещаю вам.

— Стоп! Что за средство вы хотите дать дофину? Покажите!

Средство представляло собой некое высушенное растение, наломанное на непонятные фрагменты. Я с подозрением ковырялась в сухих кусочках, пытаясь понять, что это. До тех пор, пока мне не попался достаточно большая часть, которую я определила как кусок маковой головки. Лекарь между тем заливался соловьем:

— Это очень дорогое и прекрасно действующее средство! В стране Шо-син-тай, говорят, есть специальные лечебницы, где люди вдыхают в себя дым этих благословенных трав и просыпаются совсем здоровыми!

Я смотрела на лекаря: «Скотина! Безмозглая скотина! 'Говорят…!» Ему кто-то там сказал, и он готов ставить опыты на ребенке, даже не удосужившись проверить! Скотина и есть! «Говорят» ему, видите ли!«. — слово 'говорят» в устах лекаря зацепило меня особенно сильно. И только то, что у меня на руках был капризничающий ребенок, спасло ему жизнь на некоторое время. Большим усилием воли я подавила собственное желание отправить его на казнь.

Возможно, если бы я знала, как отследить дозировку этой отравы, из нее и можно было бы приготовить обезболивающее и снотворное лекарство. Проблема была в том, что все мои знания о наркотике были весьма условны. И уж совершенно точно я не рискну дать опиум ребенку.

Вообще, меня довольно сильно удивляло, что после смерти королевы-матери мой муж не выгнал лекаря со двора. Ведь по сплетням придворных, Ателанита умирала очень тяжело: у нее была кровавая рвота. Однако, похоже, никто не связал «изумрудное лекарство» и гибель королевы.

— Лекарь, ты пробовал это лекарство на себе? А что, если ты сейчас притащил для наследника нечто ядовитое? Ведь это после твоего лечения умерла королева Ателанита. — Мадам Суллер! — обратилась я к старшей фрейлине дофина, — позовите стражу!

В покоях сына возникла странно-тревожная пауза. Замерли все, даже горничная, возившаяся с пеленками и рубашками дофина, испуганно повернулась на мои слова, прикрыв рот рукой.

— Мадам Суллер, вы слышали, что я приказала?

— Ваше королевское величество… — Борен искренне не понимал, в чем дело, но, как и все, почувствовал тревогу.

— Замолчите! Мадам Суллер, я жду стражу!

Перепуганная мадам довольно шустро метнулась к дверям, о чем-то поговорила с охраной, стоящей с той стороны, и через несколько минут вернулась с дежурным офицером и сопровождавшими их двумя солдатами.

— Как вас зовут?

— Капитан Михаль Блаунт, ваше королевское величество.

— Капитан Блаунт, приказываю вам сопроводить лекаря в его комнату и проследить, чтобы он поджег вот это лекарство и вдыхал дым, пока не сгорит вся трава.

Капитан посмотрела на меня, как на умалишенную, принужденно откашлялся и уточнил:

— Лекаря, ваше королевское величество?

— Да. Я хочу, чтобы он дышал тем самым лекарством, которым собирался пользовать моего сына. Сами вы, как и ваши солдаты, должны стоять в стороне и не вдыхать этот дым. Я подозреваю лекаря в том, что он хотел навредить дофину!

Лекарь кинулся на колени передо мной, уверяя, что никаких дурных замыслов у него не было. Я отвернулась: он не интересовал меня. Солдаты по приказу капитана действовали весьма шустро. Борену заломили руки и вывели из комнаты. В покоях стояла фантастическая тишина, а я, оглядев придворных дам сына, спокойно спросила:

— Кто-нибудь еще хочет попробовать на наследнике престола незнакомые и неизвестные лекарства?