Сама по себе власть не была мне интересна. Я охотно отказалась бы от всех возможных интриг, от большей части положенных мне по этикету фрейлин, драгоценностей и прислуги. Мне нужен был только мой сын, возможность видеться с ним, смотреть, как он растет, влиять на его воспитание. А главное — не дать безмозглым бабам угробить здоровье моего малыша.

Всю дорогу до обители я тряслась в неудобной карете, обложенная пледами, подушками и горячими кирпичами, завернутыми в несколько слоев ткани, и довольно мрачно размышляла о том, что вторая попытка убийства как бы предрекает мне то, что подобной мерзостью придется заниматься и дальше. В какой-то момент я почувствовала себя лисицей, чью лапу схватил капкан, жестко зафиксировав и не давая сбежать. Самое ужасное в этой ситуации, что капканом был мой сын: я не могла бросить воспитание ребенка на самотек. Я буду биться за него, даже если мне предстоит стать Джеком Потрошителем.

Сидя в карете, я перебирала разнообразные варианты побега. И каждый раз понимала, что это слишком рискованно для Александра…

В обители Всех Скорбящих я пробыла шесть дней. Стояла по две службы в день, в остальное время отсиживалась в келье. На седьмой день в монастырь прискакал гонец с новостью: королева-мать покинула этот мир.

Сама обитель представляла собой несколько соединённых каменных строений, вплотную примыкающих к церкви. Для высокородных и богатых в одном из таких строений содержали вполне себе пристойные комнаты-кельи: с каминами, кроватями и даже чистым постельным бельем. Настоятельница монастыря, мать Софрония, грузноватая высокая женщина, характером чем-то неуловимо напоминала Ателаниту. Впрочем, передо мной она стелилась, как и положено, но вот подручных своих держала в черном теле.

Тратить на вклад в монастырь деньги я не захотела — наличность мне понадобится и самой. Зато оставила матери-настоятельнице с десяток колец из тех, которые не собиралась носить сама. Судя по всему, дар был достаточно богатым. И мать Софрония расплылась в желтозубой улыбке, приговаривая:

— Благослови Господь вашу щедрость, ваше королевское величество! Если пошлет вам Вседержитель новые испытания и душа погрузится в смуту и тревогу, мы всегда будем рады принять вас или любую из ваших дам, которую вы сочтете нужным отправить сюда.

При этой прощальной речи настоятельница так странно смотрела на меня, что я задумалась: о чем она говорит? О каких дамах, которых я вдруг захотела бы отправить в монастырь?

До того, как сесть в карету, я уточнила у мадам Менуаш:

— Жанна, я не слишком поняла, о чем говорила мать-настоятельница.

Жанна как-то смущенно улыбнулась, отвела в сторону глаза и медленно, аккуратно подбирая слова, ответила:

— Ваше величество, я боюсь ошибиться… Но тогда так много сплетничали!

— О чем вы, Жанна⁈ — Софи тоже с любопытством смотрела на мадам Менуаш, дожидаясь ответа.

И Жанна, вздохнув, наконец-то «раскололась»:

— В городе об этом много сплетничали… Даже я краем уха кое-что слышала. Говорят, когда умер отец нашего короля… — тут она набожно перекрестилась и заговорила чуть быстрее, желая покончить с неприятной беседой, — его любовница, маркиза Аттилия Рози уехала рожать в монастырь. По приказу королевы Ателаниты. Нет-нет, — на мой вопросительный взгляд она замотала головой, — Не в этот монастырь, а куда-то в Северные земли. Больше она ко дворцу не возвращалась, и про ребенка ее тоже ничего не известно.

На какой-то момент я даже представила себя на месте свекрови: муж умер. Есть сын, еще молодой и не доросший до престола. Есть любовница, которая ждет ребенка и, возможно, изрядно помотала королеве нервы. А еще будет ребенок-бастард… Бастард от покойного короля страны. Это возможные смуты в будущем.

Я мысленно представила себе эту ситуацию, непроизвольно передернула плечами от брезгливости и первый раз за все время нахождения в этом мире искренне обратилась в высшим силам: «Господи, не дай мне такого испытания…»

Дворец погрузился в глубокий траур. Черными полотнищами окутали бесчисленные зеркала, некоторые особо легкомысленные фрески и даже окна зала приемов.

К моему возвращению в королевской мастерской спешно дошивали траурное платье. Мэтр Хольтер лично проследил за изготовлением туалета и шепотом пояснил мне:

— Ваше королевское величество! Расшить смогли черным ониксом: в мастерской других каменьев не оказалось. Но ежели пожелаете, сегодня же мастерицы сядут и добавят черного жемчуга. Я получил сведения, что можно выкупить длинную нить.

— Не стоит беспокоиться, мэтр Хольтер. Я благодарна вам за вашу предусмотрительность. Пришлите счет моему секретарю.

Платье сидело на мне весьма плотно. У мэтра были только старые мерки, а я за последнее время слегка поправилась. Впрочем, благодаря шнуровке все это довольно легко регулировалось. Само платье не выглядело слишком уж строго потому, что мэтр использовал черный бархат, разбив его черными же атласными вставками. Небольшой вырез был по горло затянут траурным кружевом. Немного подумав, я вышла из-за ширмы, где на меня надевали платье, и спросила у портного:

— Мэтр Хольтер, а нет ли у вас в мастерской еще широкого куска тонкого черного кружева?

— Увы, ваше королевское величество, в связи с трауром разобрали почти все запасы. Кусок кружева у меня остался, но он, к сожалению, слишком мал, чтобы пустить его на отделку платья. Его длины никак не хватит на ширину юбки.

— Вы можете мне примерно показать руками, какой длины этот кусок?

Растерянный мэтр неуверенно развел худые длинные руки, и я одобрительно кивнула:

— Отлично! Приплюсуйте стоимость кружева к счету за платье. Еще я хотела бы получить остатки ткани от раскроя. У вас же остались кусочки бархата и шелка?

— Разумеется, я пришлю вам их сразу же, ваше королевское величество, — похоже, этими словами я очень обидела мэтра и удивила своих придворных дам.

Как только портной ушел, пообещав немедленно прислать мне все требуемое, Софи зашептала:

— Ваше величество, зачем вам потребовались эти жалкие обрезки? Они всегда остаются в мастерской и считаются законной долей портных.

Я почувствовала себя немного неловко, но решила эту проблему довольно легко, приказав горничной пойти в мастерскую и попросить мэтра Хольтера лично принести кружево и все остальное.

Недовольный мэтр очень быстро сменил гнев на милость, когда я сняла с руки небольшой перстенек и подала ему:

— Мэтр Хольтер, мне нравится ваше искусство. Я очень довольна тем, что вы позаботились о платье для меня, и это знак благодарности. А счет я оплачу, как обычно.

Мир был достигнут. И я знала, что в следующий раз, когда мне срочно понадобятся его услуги, мэтр обязательно вспомнит это колечко.

В этом мире я ни разу не видела на дамах вуалеток. Здесь вообще с головными уборами было значительно проще, чем в земной истории. Никто не плевался вслед, если волосы женщины были распущены, и не требовал немедленно прикрыть их так, чтобы ни одна прядка не выглядывала. Поэтому свой траурный наряд я дополнила довольно необычной шляпкой.

Из лоскутов бархата и шелка, собирая их небольшими складочками на куске войлока, я сделала некое подобие шляпки-таблетки. А уже к ней прикрепила потрясающей красоты черное кружево, принесенное мэтром, в виде вуальки, спускающейся до кончика носа. Зная, что языки у моих фрейлин никогда не бывают на привязи, мерила я это изделие только при своих близких подругах.

— Элен, это просто потрясающе! Как вы придумали такое, моя королева⁈ — Софи с улыбкой смотрела на мое отражение в зеркале.

Мадам Менуаш одобрительно кивала, подтверждая:

— Прелестно выглядит, ваше королевское величество. Строго, траурно, но очень красиво.

К моему удивлению, траурные наряды нашлись у всех фрейлин, так что уже вечером мы смогли «прогуляться» до часовни, где стоял гроб с телом Ателаниты. Горели бесчисленные свечи. Стоящая в ногах гроба монахиня непрерывно бубнила молитвы, изредка перелистывая страницы большой книги, лежащей перед ней на пюпитре.