Дальше шел гигантский список личного имущества короля: мебель, трости, костюмы, обувь и драгоценности; кони, кареты, упряжь, отделанная золотом и серебром, и прочие излишества. Все это распределено было не слишком равномерно. Моя коллекция драгоценностей изрядно пополнилось, также как и приданое дочери. А вот дофину достались весьма странные вещи, вроде четверки коней, которые славились своим бешеным нравом и до сих пор не были объезжены. «‎Впрочем, — философски подумала я, — стоит отнестись к этому просто как к деньгам.».

Дальнейшее перечисление, кому из придворных что отдать, было настолько нудным, что я уже клевала носом. Объявили перерыв, и в зал с подносами вошли лакеи, несущие горячий грог. Если члены совета все это время сидели за столом, то их бедные секретари и писцы топтались позади кресел.

Дальнейшее чтение бумаг не представляло интереса. Уже была озвучена церковная доля, уже получили свое почти все прихлебатели из свиты. Дальше остались мелкие золотые побрякушки и незначительные суммы для прислуги и всяких там ловчих-егерей. Однако приходилось соблюдать декорум и дослушивать всю эту ерунду до конца.

Я старалась отвлечься от громкого голоса чтеца и сосредоточится на важном: через два дня был назначен первый Большой Королевский Совет.

Двор, одетый в траур, производил тягостное впечатление. Придворные, сбиваясь в мрачные группки, шушукались по углам. Даже легкомысленные, смазливые девицы, коих всегда было полным-полно во дворце, выглядели несколько скромнее, чем обычно, и вели себя тише.

В общем-то, прятаться больше было незачем. И в этот раз мою свиту составляли и герцог Роган де Сюзор, и генерал Вильгельм де Кунц, и еще несколько человек, чье появление в моей обществе вызвало недоумение и недовольство. Гувернантка донесла Алехандро только до дверей зала Большого Совета, а там я перехватила сына на руки.

При моем появлении члены Совета встали, приветствуя дофина, но не слишком дружно, а некоторые как бы и нехотя. Пока я и моя свита рассаживались, генерал де Кунц занял место за креслом короля, куда я демонстративно усадила дофина. По залу пробежал шепоток: многим мои действия не понравились. Впрочем, к этому я была почти готова.

Но совершенно точно я была не готова к тому, что началось дальше. По идее, монархия этого мира не была абсолютной. У короля был мощный рычаг влияния — право вето. То есть, если ему не нравился новый закон или эдикт, он просто запрещал его королевским словом. Совету приходилось приспосабливаться и приноравливаться к его требованиям, а частенько и идти навстречу, ища компромисс. Иногда король просто упирался, и Совету приходилось уступать.

По правилам, сейчас кардинал Ришон должен был встать, произнести небольшую прочувствованную речь о том, как велик и мудр был Ангердо, и призвать членов Совета утвердить мое регентство. Я ожидала, что кардинал будет юлить и предложит отложить этот вопрос на некоторое время. Однако, похоже, церковь готовилась к данной ситуации и собиралась открыто начать войну.

Первые слова кардинала Ришона были вполне ожидаемы. Речь о том, как прекрасен был мой покойный муж, я могла бы написать слово в слово и без его помощи. Однако дальше кардинал заговорил о неисповедимости Господних путей, о том, что сам человек слаб и скорбен умом и не всегда понимает промысел Божий. Громко и уверенно рассуждал о том, что святая наша Матерь Церковь предназначена самим Господом, как пастух для неразумного стада и т.д.

Я не слишком понимала, к чему он ведет, но даже для меня последние его фразы стали потрясением: кардинал предлагал дать герцогский титул Этель Блайт, объясняя свое пожелание тем, что «семя королевское проросло в чреве этой девы. И кто мы такие, чтобы противиться воле Божьей».

Дождавшись, пока кардинал замолчит, я встала и спросила:

— О том ли говорите вы, святой отец, чтобы признать блудницу равной мне, чтобы дитя в утробе ее имело те же права, что и законные дети короля? Не должны ли вы, святой отец, поддержать решение покойного короля о моем регентстве? Не должны ли вы все силы бросить на то, чтобы стать духовным отцом наследника престола и помочь ему возмужать? Не должны ли вы, кардинал, заменить ему отеческие наставления словами преданности? Ведь именно мой сын станет во главе государства и церкви в семнадцать лет, сразу после коронации.

Кардинал Ришон на мои слова печально кивал головой, всем своим лицом как бы говоря: «Вот-вот, именно этого я и опасался!». Отвечать мне вызвался, как ни странно, министр финансов, граф Бартоломео Андертон. Нынешний министр умом не блистал никогда. В чем ему было не отказать, так это в гибкости и умении подчиниться сильному. Обычно на заседаниях Совета он отмалчивался до последнего, а если какой-то вопрос требовал голосования, всегда отдавал свой голос за пожелания короля. Сейчас же он, перекрестившись, заговорил явно с чужих слов:

— Ваше королевское величество… — поклон в мою сторону, — Ваше королевское высочество… — поклон в сторону дофина. — Волею покойного короля, я занимаю это место уже два с лишним года. И меня искренне печалят неразумные траты казны. По моему скромному разумению, власть должна находиться в одних руках. И руки эти не должны быть человеческими! Негоже даже правителю ставить себя выше Матери Церкви!

— Не хотите ли вы сказать, граф, что сейчас, в дни траура, вы предлагаете нарушить волю всех покойных королей и вернуть церковь нашу под длань папы Рамейского? — спокойно спросил его герцог Роган де Сюзор. — Да это ведь бунт, милейший! Напомнить вам, что бывает с бунтовщиками⁈

Меня удивляло молчание герцога де Богерта. С самого начала заседания Совета он сидел, положив сжатые кулаки на стол перед собой, и смотрел в одну точку, не поднимая головы. Для меня он был враг. Мы оба это понимали. Весь вопрос в том, столкуется ли он с кардиналом и упрется, и будет отстаивать только свои интересы. Я ждала от него хоть какой-то реакции и дождалась.

Между тем члены Совета бурно и достаточно громко обсуждали слова герцога де Сюзора. Побледневший министр финансов утирал пот с лица дорогим андусским платком. В зале стоял такой шум и неразбериха, что было не слишком понятно, что делать дальше. Герцог де Сюзор, уже много лет бессменный секретарь Совета, яростно зазвонил в колокольчик, призывая всех к тишине. Он кивнул герцогу де Богерту и сказал:

— Вам слово, ваша светлость.

— Почтение мое Матери Церкви безгранично, — мрачно начал герцог де Богерт и отвесил легкий поклон в сторону кардинала. — Однако, господа советники, вы все забыли, что приносили вассальную присягу моему покойному брату. Господь рассудит, каким королем он был. Но вы все… — он обвел притихших советников тяжелым взглядом. — Да. Вы все также давали эту присягу! Не думаю, что для клятвопреступников распахнутся врата рая. Мой племянник, — он поклонился притихшему и слегка напуганному Александру, — будущий король этой страны. И именно он волею отца и законами государства станет владыкой после коронации. Но брат мой покойный был любвеобилен и мягок сердцем. Негоже женщине править страной! Как ближайший родственник его королевского высочества, я требую для себя регентства.

После этого вновь поднялся гул. Советники обсуждали между собой вполне ожидаемое требование герцога, а я про себя с облегчением вздохнула. Для меня было совершенно очевидно, что такой расклад мне и сыну наиболее выгоден. Да, у меня две цели и два противника. Но если бы они объединились, думаю, у меня просто не осталось бы шансов. А так — еще поборемся…

Напрасно герцог де Сюзор звонил в колокольчик, призывая к порядку. В дальнем конце стола уже повышали голоса, и дело шло к полноценному скандалу. Александр запросил пить. Кинувшийся к нему лакей с поклоном протянул на подносе драгоценный кубок. В нарушение всех правил генерал де Кунц оттолкнул лакея и не дал моему сыну возможности даже дотронуться до посудины.

Генерал снял с собственного пояса довольно простую глиняную флягу, которая здесь, в условиях дворца, смотрелась несколько нелепо: все же походному снаряжению не место на парадной форме. Посмотрев на меня и получив одобрительный кивок, генерал скрутил высокий колпачок-стаканчик и налил дофину воды.