Организованное в пронумерованные ячейки по образцу итальянских тайных обществ, движение младотурок находилось под влиянием французского и немецкого радикального национализма и было частью революционных движений на Кавказе и Ближнем Востоке. Ахмед Рыза (ум. 1930) периодически возглавлял движение с 1895 по 1908 год, дав ему название «Единение и прогресс» (ittihat ve terakki). Проникнутая позитивистской философией и питаемая «вульгарным материализмом», партия занимала почти все пространство прогрессивных идеологий, в то время как Османская социалистическая партия (1910) и Социалистическая партия рабочих и фермеров (1919) обращались к ограниченной аудитории, оторванной от реалий страны. Более влиятельными были армянская партия «Гнчак» («Колокол»), основанная в 1887 году, и Социалистическая рабочая федерация, объединившая македонские группировки в Салониках в 1909 году.

Юнионистский национализм оформился как разделенная, территориально разветвленная и сильно военизированная политическая партия. Ее интеллектуальные основы были ограничены. Социальная программа имела консервативный характер и противостояла широкому народному представительству. Идеология сосредотачивалась на сохранении империи и воспроизводила османизм при Абдул-Хамиде II, который объединял все этнические, религиозные и национальные компоненты. При этом она весьма осторожно подвергала цензуре прессу, ценный инструмент пропаганды. Во времена конституционной монархии турецкий национализм был отмечен радикализацией политических разногласий. Партия «Единение и прогресс» организовывала военные операции под руководством ополченцев. Прославление «нации в оружии» подпитывало насилие в отношении гражданского населения во время Первой мировой войны и вдохновляло его на мобилизацию борцов за независимость против иностранной оккупации в 1919–1922 годах. Оно же заложило идеологическую основу для установленного в 1923 году кемалистского режима.

Эта империя исчезла всего столетие назад. Зачастую представляется, что ее конец наступил в ходе последовательных попыток решить «восточный вопрос». Так это объясняли историки XX века, желая осветить возникновение Турецкой Республики, пока не стали рассматривать ее как место столкновения империй в контексте Первой мировой войны. Долгое время в дискуссиях противостояли друг другу те, кто считал, что султанат пал под тяжестью системных проблем; те, кто был уверен, что он не выстоял в непрерывных военных поражениях, и те, кто напоминал об опасностях телеологического подхода. Не будем усложнять: подобно тому, как Сократа убили не только Афины, но и яд болиголова, над Османской империей взяли верх не только западные державы, традиция или ислам. Империя погибла не из-за политического провала, неосуществимой реформы или незаконченной модернизации – она пала 1 ноября 1922 года, когда Великое национальное собрание Турции провозгласило конец султаната.

Тем не менее консенсус был достигнут: имперское политическое общество не нашло бы средств решить возрастающие противоречия, особенно заметные при отправлении правосудия или функционирования полиции [1]. Один историк предложил следующую трактовку: «Идеал общей османской идентичности вступил в конфликт с нарастающей автономией религиозных общин внутри империи и бюрократической централизацией с политической раздробленностью. Идеал соучастия противоречил принципу реформ сверху; дух консерватизма, который добился обнародования Маджаллы, противоречил прогрессивной тенденции на подражание французскому уголовному законодательству. Новые гражданские суды едва ли сосуществовали с традиционными исламскими судами – точно так же, как современные университеты – со старыми медресе или академии наук – с прошлыми собраниями улемов» [2]. Эти противоречия можно перечислять сколь угодно долго: господство централизованной бюрократии против работы в рамках провинций и конституционализма; якобинский национализм против панисламистской политики; фискальное налогообложение против свободы торговли и т. д. Эти многочисленные противоречащие друг другу силы привели к поляризации общества, которая частично нивелировалась во время Войны за независимость (1919–1922) и после создания республики.

Будучи преемником империи, кемалистское государство противостояло ей. Вместо монархии была основана республика, учреждено гражданское законодательство вместо шариата, провозглашен принцип национализма вместо османизма, вместо османского подданного появился турецкий гражданин, и введена должность президента – вместо фигуры султана. Республика заменила арабскую вязь латиницей. Она же приняла принцип секуляризма не столько для того, чтобы соответствовать идеям, которые извлекла из Французской революции, сколько ради господства турок над греками, евреями, армянами, бывшими «защищенными неверующими», которые стали гражданами «второго сорта», а также над курдами и алевитами. С этого времени последние под эгидой обеспечения безопасности подвергались регулярному политическому насилию со стороны Анкары. Официальное закрепление секуляризма не столько завершило процесс разделения государства и духовенства, сколько взяло религиозные институты под государственный контроль. Кемалистский опыт задал путь развития, который формально отличался от прошлого опыта империи, но по сути наследовал практику ее государственных реформ. Например, эта модель интегрировала сыновей пашей в структуру управления и дипломатию, другим представителям элиты предлагала разные программы переподготовки в сфере науки и искусства.

Государства на Балканах и Ближнем Востоке даже больше, чем Турецкая Республика, порвали с имперским прошлым, которое было низведено до мрачной эпохи «османского ига». Переданная в народных рассказах и школьных учебниках, эта темная легенда приравняла Новое время к длительному периоду упадка. Согласно ей, турецкое господство привело к всеобщему культурному отставанию и изоляции Балкан от прогрессивного христианского Запада в периоды Возрождения и Просвещения. По одной точке зрения, у которой до сих пор есть приверженцы, в период от возникновения средневекового государства вплоть до получения независимости в 1908 году Болгария пережила всего лишь несколько десятилетий национального возрождения – во второй половине XIX века. Осматривая сегодня дома середины XVIII – середины XIX века в историческом центре Пловдива, мы не находим практически никаких данных о социально-экономическом контексте их строительства.

Риторика великих мусульманских реформ Нахда в арабском мире возложила на «турецкий режим» ответственность за то, что духовные и научные источники классического ислама, которые оказалось сложно сохранить после окончания золотого века в XII–XIII, иссякли. Национальная историография все еще это выделяет: бывшие османские провинции вышли из-под прямого подчинения империи в колониальную эпоху, получив мандат (Палестина, Сирия, Ливан, Трансиордания, Ирак). К югу от Плодородного полумесяца, на территории, превосходящей по размеру ту, что была прежде занята османами, Саудовская Аравия получила автономию в 1918 году и независимость – в 1932-м. После 14 лет британской оккупации и восстаний, затем определивших политическое развитие государства, мандатный Ирак стал независимым королевством в 1932 году. В 1943 году Франция потеряла фактическую власть над Ливаном, в 1946-м – над Сирией. В этом же году независимость обрела Трансиордания. В 1947-м Великобритания передала ООН свой мандат над Палестиной. Эти государства сохранили экономические и культурные связи с Турецкой Республикой в той или иной степени, но не более того. Египет очень рано отверг светскую модель, которая была создана в ходе реформ Ататюрка. На Ближнем Востоке лишь Иран при власти Реза-шаха считал возможным слияние секуляризации и модернизации.

Турция пошла своим путем. С одной стороны, она опиралась на демократический и авторитарный опыт Европы в ходе укрепления собственного политического сознания. Турция недолго вдохновлялась моделью советской коллективизации, вступила в НАТО в 1952 году, воевала в Корее, а затем, вскоре после Римского договора 1957 года, избрала европейский образец развития. С другой стороны, Ближний Восток восстановил влияние на территории вокруг Плодородного полумесяца, использовал свои ресурсы и создал формы политического единства: национализм, отчасти связанный с арабизмом, затем разъединенный на блоки холодной войной. Те союзы, что образовались на окраинах Европы, уже не имели ничего общего с Османской империей, отделенные от нее историческим и геополитическим барьером Первой мировой войны, связанной с окончанием века «империи, существовавшей дольше всего» (И. Ортайлы) и – еще дальше, к воспоминанию о деспотизме иных времен [4].