В первые четыре десятилетия XIX века спокойствие империи нарушалось различными движениями за автономию, декларациями независимости и сокращением территорий. Таков совокупный эффект ряда военных поражений, неоднократных дипломатических неудач и растущего оспаривания османской власти. Территории, интегрированные ранее и более важные для имперского геополитического и финансового баланса, остались во владении империи, но ценой тому стало признание их автономии и правящих там династий. В качестве примеров можно упомянуть Египет под властью Мухаммеда Али, между 1805 и 1848 годами, и Сербию после заключения Бухарестского (1812) и Эдирнского (1829) договоров. Формально европейские державы неоднократно заявляли о желании сохранить территориальную целостность империи, современники событий и историки обозначали эту политику как «Восточный вопрос», отсылая к комплексу дипломатических и политических последствий османских поражений между 1774 и 1922 годами. В то же время Европа стремилась реализовать амбиции, наносившие урон существовавшему единству[267].

Османский мир больше не защищен от колонизации, Алжир переходит под власть Франции в 1830 году, а Аден – под британскую оккупацию в 1839-м. После начавшейся в 1821 году войны за независимость «маленькая Греция» становится на Лондонской конференции 1830 года монархией, находящейся под тройной защитой Франции, России и Великобритании. Державы также признают автономию Сербии, Молдавии и Валахии и аннексию Бессарабии (уже находившейся под управлением России с 1812 года). Ослабленная на Ближнем Востоке, Порта не в состоянии справиться с недооцененными территориальными амбициями Мухаммеда Али: он счел, что ему не доплатили за выступление против ваххабитов в 1811–1818 годах, а также за борьбу с греческими сепаратистами и завоевание Судана, предпринятое от имени султана в 1820–1824 годах. С 1832 года египетские войска оккупируют Сирию и часть Южной Анатолии. Они рвутся к Стамбулу, но вскоре их останавливает вмешательство европейских держав. По Кютахийскому договору 1833 года, сын Мухаммеда Али Ибрагим-паша становится губернатором Сирии, Киликии, Крита и Хиджаза. Военные действия возобновляются в 1839 году. В 1841 году, чтобы заставить Мухаммеда Али вернуть оккупированные территории в обмен на признание его наследственных прав на Египет, потребовалось решительное вмешательство Соединенного Королевства.

Политическая и военная история первой половины века весьма насыщена: свергнуты два султана. В течение первого года своего правления в 1730–1731 годах Махмуду I грозила та же участь. Свергнутых государей упрекали в чрезмерной зависимости от советников: воспользовавшись положением наставника Мустафы II (1695–1703), весьма влиятельный шейх-уль-ислам Фейзулла Эфенди настолько препятствовал действиям великого визиря, что был смещен с поста и казнен в 1703 году. С одной стороны, рассмотренный в предыдущей главе период отмечен рядом слабейших султанов османского правления; сменившие их государи больше участвовали в делах государства и старались назначать великих визирей, казавшихся им более компетентными и близкими с точки зрения их политики. С другой стороны, меритократическим принципам набора элит постоянно угрожали кумовство и коррупция. Даже самые склонные к реформаторству великие визири назначали на высшие посты своих родственников (Невшехирли Ибрагим-паша был великим визирем с 1718 по 1730 год) или подозревались в растрате государственных средств (Халил Хамид-паша, смещенный в 1785 году). Власть подрывало соперничество разных фракций. Процесс принятия решений регулярно парализован противостоянием сторонников войны и защитников мира. Первые одерживают верх в 1768 и 1787 годах, однако это заканчивается поражением. Последние играли важную роль в политике Невшехирли Ибрагима после 1718 года, Коджи Рагиба во время Семилетней войны между 1757 и 1763 годами и Халила Хамида – в 1782–1785 годах.

Мирное положение можно использовать для того, чтобы оздоровить финансовую систему и приступить к реформам. Несколько великих визирей стремились пересмотреть роль янычар, сократить льготы и выплаты, чтобы расширить налоговую базу или создать иные источники доходов. Другие пытались возобновить переживавшее упадок с 1760-х годов местное производство: от шелковых фабрик Хиоса до железных печей Самокова, не говоря уже о производстве набивного хлопка Токата и критских мыловарнях[268]. Чтобы вновь взяться за оружие, страна нуждается в финансовых и материально-технических средствах. Увы, военные действия возобновляются слишком рано, в 1768 и 1787 годах, когда армия недостаточно подготовлена и плохо оснащена. В затруднительном положении находятся также генерал-губернаторы. Чтобы получить место, им приходится вносить выплату, которую некоторые исследователи называют «налогом на императорские хвосты». К этому добавляются сборы (caize), которые должны выплачиваться главным сановникам, непосредственно участвующим в процессе назначения. Дополнительные расходы связаны с поддержанием протекционистской цепочки, они представляют собой подарки и дань, которые необходимо направлять в Стамбул, чтобы удержаться на должности.

Все это важно выплачивать в срок, чтобы уменьшить – на первый взгляд это может показаться парадоксальным – общую сумму, подлежащую уплате, и надолго сохранить уровень доверия, необходимого политической верхушке. Однако из-за ситуации с имперской казной доходы пашей сокращаются. Размер их вакфов в целом меньше, чем у фондов, созданных их предшественниками в XVI–XVII веках. Государственные доходы теперь выплачиваются по крохам. Уменьшены уделы и пенсии (арпалык; arpalık): в 1745 году правитель Сиваса получил только 40 % того, что было ему необходимо для покрытия фактических расходов[269]. Паша, которому не удалось накопить деньги «в больших количествах», должен был либо прибегать к все более сложным кредитным сетям, либо облагать налогоплательщиков чрезмерными налогами (что Порта не одобряла и карала), либо влезать в долги перед имперским казначейством (что она терпела). Большинство губернаторов накапливали долги, которые закрывались только с их смертью. Налоговая система частично компенсировала их продажей имущества и владений должников тому, кто предлагал за них более высокую цену.

С одной стороны, в течение почти целого столетия привилегированный статус аскери ослаблялся за счет включения в его ряды большого числа райя с неясными заслугами. С другой стороны, парады и шествия позволяли имперской элите удерживать образ упорядоченного и иерархического общества аулов и городов, где каждому полагается знать свое место[270]. Кроме того, усиливалось разделение между тремя основными группами, находившимися на государственной службе. В силу образованности и мастерства каллиграфии «люди пера» сохраняли верность практике писцов прошлого. При этом они утверждаются и как профессиональные бюрократы, и как провинциальные администраторы, доходит до того, что они берут на себя управление крепостями. «Люди шпаги» опасались власти новой бюрократии, стремились оспорить ее, однако не могли с ней совладать. Так, когда в 1783 году была учреждена должность генерал-губернатора военной подготовки – в частности, для контроля над созданием нового быстрого артиллерийского корпуса, – она была поручена, к большому недовольству аги янычар и других военных чиновников, гражданскому администратору, подчинявшемуся непосредственно великому визирю. Наконец, более жестким становится духовенство, при этом его обновление основывается на включении молодых учащихся, набранных со всей империи. В отличие от ситуации с гражданскимии и военными сановниками, для высших духовных постов характерны более строгие формы социального воспроизводства, а XVIII век отмечен доминированием крупнейших стамбульских семейств. Зародившиеся в кругах служителей второго ранга мятежные движения оспаривают бремя покровительства и обличают нерадивость улемов.