На подходе в комнату по коже пробежал холодок. Вторая мысль взяла вверх над первой. Ее стены видели столько молитв, столько надежд и приступов безысходности ночью. Что же теперь он ощутит в них?

Когда Кирилл вошел в дверь, ветер из приоткрытого окна тут же закрыл ее. Челка подпрыгнула, а потом вновь упала ему на лоб. Он улыбнулся. Здесь все как прежде — все предметы его протеста.

Дорогая мебель в изысканно-сдержанных тонах обклеена стикерами, гитары всех возможных моделей висели на гвоздях, вбитых в декоративную штукатурку. Если с постерами, внахлест застилавшими ее, отец все-таки смирился, то с ними нет. «Ты не ценишь ничего, что для тебя делается», «Это ради твоего же блага», — бесстрастно повторял он, сдерживаясь из последних сил, чтобы не привести в первозданный вид комнату. Сколько сражений Кирилл проводил за нее.

Сейчас воспоминания о них вызывали у него улыбку. Такова была его память — она начисто стирала из себя все плохое, оставляя лишь крупинки хорошего. Их она возводила в абсолют, и спустя годы ему казалось, что вся его жизнь была вполне сносной. А где-то просто замечательной.

Он упал на кровать. Шкаф рядом с ее изголовьем был увешан фотографиями. Это сейчас его смешила Танина привычка украшать отголосками прошлого комнату. Тот прежний, наивный мальчик дошел до крайности в этом. Наверное, каждое выступление «Бенца», каждый их фестиваль и тур, рокерская тусовка были зафиксированы и глядели сейчас со стены шкафа. Кирилл с улыбкой приподнял одну из фотографий. «Я умру, если не стану известным. Обещаю». Уголки его губ резко упали вниз. Он вспомнил, как делал эту надпись. Кровью.

Шел 2010 год. Ему было 16 лет и все, что происходило с ним тогда — это музыка. Репетиции, выступления, судорожные мечты по ночам и вечная борьба за свое мнение. Если сначала правилом отца было успешно совмещать рок со школой, то чуть позже к нему добавилось новое. Тот требовал, чтобы Кирилл оставил в покое свое тело и комнату. Оба этих условий с первых же секунд были посланы им куда подальше.

Сейчас, вспоминая тот день, он и сам не понимал, откуда в нем было столько уверенности. Столько огня, какого-то неистового стального стержня. И почему после того случая он лишь укрепился в нем.

Кисти рук — вот что стало причиной, по которой отец на два дня запер его в комнате. Набив на них татуировки, Кирилл навсегда закрыл для себя дорогу в достойное будущее. Слова, избиения, поломка гитар не помогали «выбить из сына всю дурь». Поэтому, предварительно отняв средства связи, Вадим Георгиевич устроил ему домашний арест на воде и хлебе. Его жена ни слова не могла возразить на это.

Часами напролет дом сотрясали отчаянные вопли. В них было столько ярости, боли, столько пронизывающей до дрожи обиды, что любой, кто услышал бы их, тут же впал в ступор. Мама изо всех сил пыталась не выдать при отце своих эмоций. Они, как ни в чем не бывало, сидели за столом напротив друг друга. Завтракали, обедали, ужинали, делились новостями и снова завтракали, будто и не раздавались на фоне дикие, словно от раненного животного, крики. Лишь иногда ее нижняя губа вздрагивала, тут же скрываясь за журналом или книгой. Обычно это происходило, когда Кирилл звал их. Тогда отец тут же смирял ее ледяным взглядом. «Даже не думай», — читалось в нем. Она боялась даже спросить, когда ее сын сможет выйти из комнаты.

Он закрыл лицо руками. Что за демон сидит в нем? Неужели так необходимо было тогда рисковать собой? Ну, зачем, зачем? Время опять замерло, а потом развернулось вспять и перенесло его в тот день. 24 декабря 2011 года. Ровно неделя после его дня рождения, ровно неделя до Нового года. В каком-то тумане Кирилл доставал из стола перочинный нож.

В то утро крики раздавались, как прежде, а потом прервались. Они стали дребезжащими воплями.

— Я больше не могу, — выхватила ключ из ящика мама. Отец погнался за ней, и, слава всем богам, она успела открыть комнату.

Родители замерли, не в силах шевельнуть ни единым мускулом. А потом раздался женский крик. Мать упала рядом с разрастающейся лужей крови.

— Сделай что-нибудь! — проорала она, и только тогда отец побежал вызывать скорую.

— Все будет хорошо, дорогой.

Он был без сознания и ничего не мог ответить ей.

«А ведь я так и не спросил про эту бумажку. Про эту надпись», — с усмешкой взглянул Кирилл на стенку шкафа. Он не помнил, как выводил буквы на клочке листа из школьной тетради. Не помнил, как окунал ручку в кровь, что вытекала из его запястья.

— Ты сумасшедший, — сказал ему Ден, узнав об этой истории.

— Умрешь, если не станешь известным? Ты серьезно?

Тогда они сидели на крыше дома так же, как через много лет спустя с Лео. Перед ним простирался заснеженный Петербург. Гирлянды на деревьях и мостах напоминали всем о приближающемся празднике. Семейном застолье, подарках и встречах с родственниками.

Кирилл медленно повернулся к нему. Этот взгляд Ден запомнил на всю жизнь и вспоминал каждый раз, когда смотрел на него.

— Да. Увидишь, я не смогу по-другому.

По-другому он и вправду не смог. Как бы другие люди не убеждали его, что можно счастливо жить и без успешной карьеры, без своей мечты, как бы его собственный разум не пытался занять их сторону, душа всегда знала правду и жгла за каждую попытку обмануть ее.

«Было и было», — резко оборвал Кирилл свои мысли.

«Да, большая часть из того, что я делал, была полнейшим бредом. Но все уже в прошлом. Наконец-то».

Поднявшись с кровати, он пошел в сад. Кроме поездки в штаты, его уже ничего не волновало.

***

Мама долго обнимала его в прихожей. Она не знала, когда теперь они увидятся с ним. Кирилл уже собрался уходить, как голос, неожиданно теплый, окликнул его.

— Пойдем, провожу тебя до машины, — сказал отец, быстро надев пальто и первые попавшиеся под руку ботинки.

Вместе они вышли на ледяной воздух. Где-то вдалеке слышался шум машин, в лесу лаяли собаки.

Какое-то время Кирилл с отцом смотрели на горизонт. Туда, где серебристые огоньки пролегли вдоль набережной, подсвечивая воду.

— Я рад за тебя. Приятно видеть, как вознаграждается упорный труд.

Он ничего не ответил ему.

Опустив глаза, отец вновь обратился к Кириллу.

— Напиши, когда будешь знать точную дату вылета. Я дам тебе ключи от дома.

— Какого дома?

Он усмехнулся. Так же, как обычно это делает Кирилл. Ему стало не по себе от этого сходства.

— У нас есть дом в Лос-Анджелесе. Брови в недоумении поползли вверх.

— Ты разве не знал, что у меня много недвижимости? — спросил он все с той же непривычной теплотой в голосе.

— Знал, но думал, что только в Европе.

Он рассмеялся.

Как в полусне Кирилл проводил те минуты. Слишком непривычным было происходящее с ним. Когда еще отец интересовался его планами в роке, курил сигареты за разговором и даже пытался шутить с ним?

— Ладно, уже поздно. Счастливо, — наконец сказал он. Похлопав его по плечу, отец двинулся к двери.

«Может, это сон?» — спросил себя Кирилл, боясь шелохнуться. Лишь сев за руль, он осознал свою новую реальность.

Танина тень вздымалась над свечой, завладев комнатой. Услышав поворот ключа, она отложила кисть в сторону. Готовилась услышать от Кирилла вести. Но он прошел в спальню и, выйдя на балкон, закурил, без единой мысли смотря на город.

***

Утром Тани не было рядом. Ветер из приоткрытой форточки успел остудить простыню на ее месте.

Кирилл медленно поднялся, чтобы закрыть ее. Он задержался у окна.

"А ведь осталось недолго и больше никакого пасмурного неба, никаких холодов…"

Пальцы задели ручку чемодана за шторами. Электрический импульс тут же привел тело в тонус. Ведь скоро они с Таней соберут вещи и улетят. Будут наслаждаться теплым калифорнийским ветром, пить коктейли и встречать закаты на пляже. Он уже в нетерпении предвкушал это.

Вчера Кирилл сказал Тане, что хочет прийти в себя, а уже потом все рассказать ей. Она не стала возражать. Просто легла спать и, поднявшись раньше обычного, ушла гулять по набережной. Когда он проснулся, Таня написала, что хочет увидеться в кофейне у дома. Той самой, где они познакомились с ним.