Его гнев казался шепотом по сравнению с гневом другого человека в комнате. И оба они заставляли меня гореть от разочарования, заставив произнести:

– Так почему бы мне тогда не выйти за отца Картера?

Долгая пауза.

– Он женат.

– Облом. Я поняла, что мне нравятся парни постарше. – Я позволила своему взгляду встретиться с глазами Ронана, сверкнувшими темным жестоким светом. Не в силах вынести их напор, я отвела взгляд.

– Папа… Я не хочу выходить за Картера.

– Ты не понимаешь, Мила. Если не хочешь жить на улице, ты выйдешь за него. Когда меня не станет, не останется денег. Я воспитал тебя правильно, но, боюсь, облажался в том, что касается твоих братьев.

Братьев.

Я уже дошла до состояния, когда спокойно воспринимаю то, что у меня есть братья. Несколько. Было такое чувство, будто вся моя жизнь – ложь, и только тут начиналась настоящая я.

– Они все обчистят, Мила. Дом в Майами. Все. Я должен знать, что о тебе позаботятся.

Я потерла гусиную кожу на бедре.

– Мне казалось, ты сказал, что обо мне позаботится Иван.

Он замолчал.

Стало так тихо, что у меня упало сердце.

– У Ивана теперь другие заботы.

Это значило, что Иван больше не хочет иметь со мной дела. Было такое чувство, будто меня ударили ножом в грудь. Может, я и не любила Ивана в романтическом смысле, но любила как друга. Я теряла папу и лучшего друга, понимая, что останусь одна. Я никогда еще не была одна, и это осознание словно проникало в кости.

– Хотел бы я, чтобы все было иначе. Но должно быть так.

– Мои братья… Они не помогут мне?

Пауза.

– Мне жаль, ангел.

Сердце покинуло тело, затрепыхавшись где-то в отдалении, тогда как по щекам текли слезы. Отрицание впилось когтями в холодную кожу.

– Ты сделаешь это для меня, Мила. Не дай мне умереть, не зная, что с тобой будет.

Я не собиралась выходить замуж за Картера. Даже если стану нищей и буду жить на улице. Я бы никогда не обрекла себя на жизнь, в которой буду чувствовать себя потерянной. Но у меня также не было духу отказать в последнем желании папы. Даже если это будет ложь.

– Ладно, – тихо сказала я. – Я выйду за него.

Ронан вцепился в изголовье кровати, и я услышала треск.

Папа выдохнул.

– Я рад, ангел. А теперь мне пора.

– Подожди, – выпалила я. Мне не требовалось разрешения, чтобы задать этот вопрос. Он рвался из меня как извержение вулкана. – Женщина, которую ты убил в ту ночь, была моей матерью?

Мне не нужно было уточнять, что я говорила о блондинке, лежавшей в луже крови на полу библиотеки. Он знал, о ком я, судя по тягучему молчанию, повисшему на другом конце линии, но у него не было возможности ответить.

Ронан выхватил у меня телефон и завершил звонок.

Оцепенев, я сидела, чувствуя, как по венам растекается лед. Потому что я знала правду, я знала, что папа убил маму. Я знала, что это ее кровь запятнала мягкую игрушку и детские воспоминания.

И Ронан тоже это знал.

– Как ты узнал? – спросила я отошедшего от меня Ронана, его спина была каменной как гранит. Он знал, что я спрашиваю о матери и о том, как отец убил ее практически у меня на глазах.

– Ничего я не знаю, – вот и все, что он сказал, прежде чем выйти в ванную и захлопнуть за собой дверь.

Я уставилась ему вслед и поняла, что он не хочет, чтобы я знала правду. Он пытался защитить мое представление об отце. Он знал, что значит для меня папа, и хотя у меня не было сомнений в том, что Ронан свершит месть, он все же не хотел разрушать мое представление об отце.

Папа убил маму.

Бессердечно застрелил ее в том же доме, где была я.

Острая боль в груди искала выхода. Было трудно понять, как отец, которого я знала и любила, мог сделать это… хотя, в глубине души я всегда знала. Это знание окутало все, что, как мне казалось, я поняла. Мысль об этом вызвала резкую пульсацию в голове. Я не могла осмыслить это сейчас и потому задвинула на задний план.

На первый план вышло то, что пытался сделать для меня Ронан. Он не мог вести себя так, будто ему было все равно, теперь, когда я любила все его оттенки черного. Он не мог отбросить так много серого, когда я изо всех сил пыталась сдержать сердце в груди.

Он не мог поступить со мной так.

Он мог использовать, сдерживать и мучить меня… но не мог вести себя так, будто ему плевать. Не сейчас. Не тогда, когда мультяшные сердечки грозили обрушиться на меня кирпичным дождем.

С жжением в груди я встала на ноги и ворвалась в ванную, распахнув дверь настежь. Опустив голову, Ронан стоял под душем, вода красными струйками стекала по его обнаженному телу.

– Я знаю, ты пытаешься защитить мои чувства, – рявкнула я. – И мне кажется это отвратительным.

Он медленно поднял на меня темный взгляд. Теперь я имела дело с Дьяволом. Отлично. Он крепко держался за свою серость – так же, как и за свою реакцию, когда не хотел отвечать. По выражению его лица я поняла, что он не хочет меня видеть, поэтому продолжила.

– Ты худший похититель, которого я когда-либо встречала.

Его глаза вспыхнули, прежде чем он отвернулся, чтобы продолжить смывать с груди кровь священника.

– Это говорит девушка, дурно отзывающаяся обо всех пленниках. Распространяет по моему дому солнечный свет и извиняется на каждом шагу. Давай не будем забывать, как ты пришла в комнату к своему похитителю и умоляла его трахнуть тебя. По крайней мере ты неординарна.

Жар обжег мою спину.

– Это называется «стокгольмский синдром». А у тебя какие оправдания? Гангстерское расстройство порядочности?

Он стиснул зубы, обратив ко мне прищур.

– Стокгольмский синдром стал причиной, по которой ты забыла, что помолвлена?

– Технически я не помолвлена. И нельзя сказать, что эта помолвка возникла естественным образом.

Его глаза были темными озерами.

– Технически это значит, пока нет.

Это я должна была злиться, как так вышло, что злится он? За что? Я сомневалась, что его благородная совесть осудила его за то, что он переспал с почти обрученной женщиной. Мысль о том, что он не стал бы спать со мной из чистого уважения – если бы только знал – была комичной, но мне не было весело.

Я отдала этому мужчине девственность и множество других первых разов. Разве он не понимал, что будет преследовать меня вечно? Очевидно, этого ему было недостаточно. Он должен был контролировать меня издалека, гарантировав, что я никогда не забуду его и не найду замену, пока он будет жить с кем-то вроде Нади. От этой мысли стало тошно.

Ронан в конце концов забудет меня. И это ощущалось как самое большое предательство, опалившее самое ядро моего сердца. Уязвленная гордость заставила меня бросить:

– По крайней мере Картер не убивает людей для того, чтобы заработать на жизнь.

Ронан невесело хмыкнул и едва не оскалился на меня.

– Да пошла ты, Мила.

Я ощетинилась.

– Пошел ты! И пошла твоя порядочность. Сыта по горло. – Он подскочил ко мне так быстро, что у меня даже не было шанса ускользнуть. Не то, чтобы я хотела. Я не боялась Дьявола, и это было главной проблемой.

– Не хочешь моей порядочности? – зарычал он мне в ухо, прижимаясь ко мне влажным телом. – Да будет так.

Дрожь пробежала вдоль позвоночника. Гнев, правда о родителях, тревога за будущее – все это было запутанным, ошеломляющим, истощающим. У меня не было ни сил, ни желания сопротивляться, когда Ронан наклонил меня над туалетным столиком. Мрамор впился мне в бедра, но пустая боль в груди пересилила эту боль.

Ронан стянул стринги, задрал до бедер футболку и вошел в меня одним толчком. Я зашипела наполовину от удовольствия, наполовину от боли, когда его рука сжала мое горло. Вода стекала по ключице, словно слезы.