Снег намочил шубу, но лучше было терпеть холод, чем ходить на цыпочках по дому, пытаясь избежать встречи с Ронаном. Хотя, как только эта мысль пришла мне в голову, по спине пробежало электрическое покалывание, заставив сердце замедлиться до тихих, неспешных ударов.

Я повернула голову и увидела, как Ронан выходит из парадной двери в Brioni sans без пиджака, с пистолетом за поясом. В горле пересохло. Я подумала, не из этого ли пистолета он выстрелит в голову папе. Мне нечего больше было предложить, чтобы спасти отца, ничего, что я не предложила бы уже, получив отказ.

Темный взгляд Ронана встретился с моим: теплый, как солнце, и холодный, как ледяной порыв ветра. Этот взгляд напомнил мне о брошенной Библии, связанных запястьях и обнаженной коже. Мое дыхание замедлилось, становилось все труднее вдыхать каждый глоток замерзшего воздуха. Зрительный контакт начал обжигать: он искал темные уголки у меня внутри, проскальзывал сквозь трещины. Не в силах отдышаться или справиться с бушующим огнем, я первая отвела взгляд.

Я вцепилась в холодную сетку забора, смутно заметив, как нос Миши тычется мне в пальцы, пока присутствие Ронана отдавалось покалыванием в спине. Тот факт, что мое тело загоралось как фейерверк в присутствии этого мужчины, который хладнокровно, без тени сомнения, убьет папу, ошеломлял. Мне нужен был психолог. Или церковь. Что угодно, лишь бы изгнать демонов, бушевавших от нетерпения при звуках его голоса. Он даже разговаривал не со мной, но русский напомнил мне грубые слова, которые он сказал мне прошлой ночью, когда его голова была меж моих бедер.

Я закрыла глаза, когда жар поднялся, обжигая от контакта с морозным воздухом. Конечно, бранное слово из его уст напомнило мне о том, что он сказал, когда был глубоко внутри меня. Его хриплый голос впечатался в меня как клеймо, обжег до боли внутри и оставил после себя пустую истому.

Вкусив грех, я умирала от желания сделать это снова.

Дверца машины захлопнулась, по подъездной дорожке раздался звук шин. Я прерывисто вздохнула. Я не знала, чего ждала, потеряв девственность, но если все чувствовали подобное безумие, то как можно было заниматься чем-то еще, кроме как продолжением рода?

Ноги начали неметь, так что я в последний раз погладила Мишу, встала с колен и пошла в пристройку. Хаос в своей конуре развалился на развороченной лежанке с побитой обивкой. Сердце упало, когда я увидела, что его лапа кровоточит, окрасив цементный пол несколькими красными каплями.

Я опустилась на колени перед его конурой, чтобы рассмотреть получше. Что-то острое застряло меж подушечками его лап. Его взгляд следовал за мной, но для разнообразия он не рычал, поэтому я приоткрыла калитку и медленно вошла внутрь, повторяя тихие ободряющие слова, ища малейшие признаки того, что заставило бы меня почувствовать себя некомфортно. Он не шевелился, лишь смотрел на меня темными стальными глазами.

Нервничая, я держалась от него в нескольких метрах – никогда раньше он не был так близко. Даже Альберт сохранял дистанцию, подталкивая миску с едой для Хаоса под калитку. Мысль о том, что это – некоторый успех, заставила грудь сжаться в надежде, но эмоции исчезли, когда я сосредоточилась на том, как ему помочь. Мне было интересно, сможет ли кто-нибудь убрать острую штуку из его лапы, не прибегая к усыплению. Я по собственному опыту знала, что быть накачанным наркотиками – отстойно.

– Можно посмотреть твою лапу, приятель?

Клянусь, величественный блеск в глазах собаки ответил: «нет», как будто я была прислугой, потревожившей его отдых.

– Ты так и будешь вечно лежать тут со штырем в лапе?

Он отвернулся от меня, как будто я лишь отнимала у него время. У этой собаки была странная способность заставлять меня чувствовать себя так, словно я ниже нее.

– Отлично. Не смотри на меня, – сказала я, странно оскорбленная. – Но выбор у тебя – либо я, либо эторфин, и, поверь, последнее вызывает сильную головную боль.

Он облизал переднюю лапу, ему наскучило все, что я могла сказать. Возникло ощущение, будто он знает, что ему нужна помощь, но никогда не соизволит признать это. Я разделяла эту упрямую черту, и это лишь заставило меня сильнее ему посочувствовать. Тот факт, что я подошла так близко, а он не скалил зубы, придал мне смелости подойти еще. Ладони у меня вспотели, и я вытерла их о шубу.

– Может быть немного больно, но не злись на меня, ладно?

Судорожно вздохнув, я схватила штырь и выдернула его. Движение, вздыбленный соболиный мех и рычание наполнили конуру. Все случилось так быстро, что я не заметила кровоточащих следов от укуса на запястье, пока перед глазами не поплыли точки и меня не охватила дрожь.

Хаос укусил меня.

Холодное онемение растеклось от раны вверх по руке. Следы были не такими глубокими, но он, должно быть, задел артерию, потому что кровь непрерывно капала на пол. С рычанием Хаос отошел от меня в угол конуры.

Мое запястье начало пульсировать, но даже несмотря на боль, я не винила его за то, что он укусил меня. Иногда я набрасывалась на мебель, если ударялась о нее ногой. Мое растущее беспокойство было вызвано тем фактом, что я несколько дней не ела ни крошки. Пустота скрутила живот. Кровяное давление упало так низко, что у меня закружилась голова, а мышцы ослабли. Я уперлась руками в холодный цементный пол и глубоко вздохнула, чтобы разогнать сгущающуюся тьму, но это не помогло.

Я потеряла сознание.

Сознание вернулось, хотя, как только я открыла глаза, тут же зажмурилась, увидев Хаоса, стоящего надо мной, обнажив острые клыки. Мое сердце забилось быстрее, страх сжал легкие.

– Прошу, не ешь меня, – неуверенно выпалила я. – Я тебе не понравлюсь. Я веган.

Он фыркнул, его горячее дыхание согрело мое лицо. Дрожь сотрясала меня, пока я лежала на цементном полу, а жаждущий крови зверь решал, съедобна ли я. Даже чертов пес не был уверен, стою ли я таких хлопот.

– Если хочешь закусить мной, то сделай уже это, пожалуйста. – Я не знала, это страх смерти или низкий уровень сахара в крови, но горло внезапно сжало от эмоций. – Никто по мне не заплачет. – Холодный нос обнюхал мою щеку. – Моя мать мертва и, по-видимому, была садисткой. Мой папа – тоже ужасный человек, и его, вероятно, скоро замучают до смерти. Иван считает меня предательницей. – Скатилась слеза. – Судя по тому, как все идет, если я выберусь отсюда живой, то буду работать в секс-индустрии. – Слова вырвались со всхлипом. – И буду зарабатывать гроши, потому что я плачу, когда трахаюсь.

Слюнявый поцелуй в лицо вывел меня из жалких стенаний. Я осторожно открыла глаза и увидела стоящего надо мной Хаоса и его задумчивую морду.

– Просто для ясности, означает ли это, что ты прощаешь меня, или я стану десертом?

Он склонил голову, а потом, видимо, оценив ситуацию, улегся на лежанку и принялся вылизывать раненую лапу. Тяжелый вздох вырвался из меня со свистом. В волосах торчала солома, на щеках застыли слезы, а с запястья капала кровь, но когда я села рядом с Хаосом, он позволил мне провести рукой по его спине, и радость от достигнутой цели заполнила пустоту в моем сердце.

Как только я добралась до выхода из питомника, дверь открылась, и на пороге появился сурово глядящий Альберт. Я отступила, спрятав запястье в рукаве шубы и сделав невинное лицо. Его взгляд с подозрением скользнул от меня к помещению за моей спиной.

– Что ты тут делаешь? – спросил он.

– Копаю лазейку для побега в лес.

Либо Альберт привык к моему сарказму, либо я была самой жалкой пленницей в городе. Он, прищурившись на собаку, даже не рассматривал возможность того, что я могу попытаться бежать.

– Что ты делаешь тут? Я думала, ты уехал в Москву убивать людей. – У меня внутри все перевернулось, когда я поняла, что если Альберт тут, то и Ронан, вероятно, тоже. Они вышли из дома вместе. Мне стало любопытно, не забыли ли они ключи к аду и не вернулись ли за ними.