Он игнорировал клитор, который пульсировал в предвкушении от каждого прикосновения языка. Каждый раз, как он приближался туда, куда мне хотелось, я двигалась ему навстречу бедрами, но он снова возвращался губами к моему лону, которое успокаивал с безраздельным вниманием.

Огонь разгорался под кожей, волнами расходясь к каждой клетке тела. Дыхание ускорилось, зачастив, напряжение внизу усиливалось, нарастало. Кончик его языка скользнул вверх так близко, что я задрожала, умирая от желания.

– Пожалуйста, – умоляла я, крепче вцепляясь в его волосы.

– Нет.

Ронан знал, что это приведет меня к разрядке. Я хотела упрекнуть его в эгоизме, но у меня не было слов… и я не хотела, чтобы это прекращалось.

Скользнув грубой ладонью по моему животу, он сжал грудь. Когда желание внутри усилилось, я разочарованно выдохнула, отчаянно желая почувствовать заполненность.

– Еще.

Каким-то образом он понял, что мне нужно, и скользнул двумя пальцами внутрь, тут же надавив на точку, которая заставила мои глаза закатиться. Жар его взгляда согревал мне лицо, в груди его клокотал рык.

– Эта киска создана для траха.

Усиливающееся напряжение, звук его голоса – это все было слишком. Последним, отправившим меня за грань, стало то, что он скользнул языком по клитору и начал посасывать. Жар вспыхнул, распространяясь по позвоночнику словно пламя, зашипел в крови, прежде чем стихнуть томным гудением. Мое лоно пульсировало вокруг его пальцев. Клитор стал таким чувствительным, что я слабо попыталась оттолкнуть его голову, но он не спешил останавливаться.

Я вся дрожала, безмятежность овладевала мной, погружая в густую тьму. Я не знала, сколько прошло времени, прежде чем он поднял меня и отнес в мою комнату, но точно знала, что заснула еще до того, как голова коснулась подушки.

Тьма проникала в комнату. Хотя золотистый отблеск окружал Милу словно ореол. Странное свечение могло быть шуткой освещения, но ночь была безлунной, а значит, не было никакого гребаного света. С чувством раздражения я понял, что мне стоит проверить зрение.

Я прищурился, скользнув взглядом вниз по ее телу: от щеки, покоящейся на покрывале длинных светлых волос, к неглубокому дыханию, вырывающемуся из распахнутых губ, к вздымающейся и опускающейся груди и серебру обнаженной кожи. Влажная мечта художника. Девушка выглядела слишком безупречно, чтобы быть настоящей.

Мне хотелось дать ей пощечину.

Эта мысль была единственным, что объяснило бы легкую дрожь у меня в руках. Я сунул их в карманы, не понимая странной реакции, ведь мое горло сжимало от отвращения при мысли о том, чтобы исполнить задуманное. Хотя немного здравого смысла пошло бы Миле на пользу. Может быть, тогда она не станет извиняться перед мужчинами, которые похищают и унижают ее. Или засыпать в их объятиях после того, как они грубо лишили ее девственности.

Я не должен был принимать ее так близко к сердцу, даже веря в то, что она не девственница. Особенно мне не стоило продолжать трахать ее после того, как я узнал правду, но я не в силах был остановиться. Моя совесть устроила вечеринку: с чаем, печеньками и жалко сдувшимися воздушными шариками. Это было чертовски неудобно. Особенно потому, что я все еще чувствовал ее вкус на губах, чувствовал ее пальцы в волосах и слышал ее прерывистые стоны. Все это проникло под кожу, поселив нечто тяжелое в груди. Это было похоже на… рак.

Когда она вздрогнула во сне, я автоматически шагнул, чтобы укрыть ее, но остановился в растерянности.

– Господи Иисусе, – сорвалось с губ.

Проведя рукой по губам, я понял, что Мила была такой же заразой, какой, по слухам, была ее мать. Она явно дурно влияла на мое здоровье. Мерцание, которое мой взгляд нарисовал на ее коже, внезапно стало четким: это был предостерегающий знак у бассейна с радиоактивными отходами.

Я должен был избавиться от нее.

Я играл в перетягивание каната с этой мыслью: борьба напрягла мои мышцы, натянув и дернув каждое сухожилие. Одна часть меня говорила, что Миле тут не место. Другая часть возражала, что я лишил ее девственности. Она была моей.

Очевидно, она стала первой женщиной, поставившей меня на колени более чем за десять лет, и все, о чем я сожалел, это о том, что Мила могла кончить в любой момент. Она была такой вкусной, что я хотел трахать ее языком как минимум час. Воспоминания об этом и о том, как крепко она сжимала меня, затопили мою грудь, заставили кровь вскипеть под кожей. Неконтролируемое желание скользнуть меж ее бедер и разбудить ее губами начало затуманивать рассудок.

Я развернулся и вышел из комнаты.

С напряжением в плечах вернулся в библиотеку и налил себе выпить, затем устроился за столом. Взболтал водку в стакане, глубокомысленно глядя на нее, пока не придумал план действий. Проигнорировав многочисленные сообщения от Нади, написал Альберту, чье присутствие ощутил в комнате мгновение спустя.

– Отпусти Ивана, – сказал я по-русски, не сводя взгляда со стакана. – Он может добраться автостопом до Москвы голым.

– Людям это не понравится.

При любых других обстоятельствах Иван был бы уже на два метра под землей. В день, когда он принял сторону Алексея, он для меня умер. Я бы получил контроль над Москвой на много лет раньше, если бы Иван не предал, а затем не исчез – в Майами, как я теперь выяснил. Я бы с удовольствием всадил ему пулю в голову. Хотя на груди у меня лежал тяжелый груз из-за того, как все пошло сегодня вечером, я не был уверен, что остановился бы, если бы Мила не сдалась. Может, я и катился прямиком в ад, но никогда раньше не принуждал женщин. Я никогда не терял чувство контроля. От этого я чувствовал себя таким же куском дерьма, как те клиенты, которых развлекала моя мать. Единственный способ, который я мог придумать, чтобы облегчить это чувство, – освободить Ивана, друга Милы, любовника, или кто там он, мать его, был.

– Скажи ему, чтобы передал Алексею – сделка состоится в субботу.

Альберт секунду помолчал, прежде чем ответить:

– Я думал, он не клюнет.

Я ничего не сказал, да и не нужно было. К счастью, Альберт не стал задавать вопросов.

– Сегодня понедельник.

Я поднял глаза, чтобы встретится с ним взглядом.

– Ты что, новостной обозреватель? Теперь расскажешь мне о погоде?

– Просто любопытно, зачем тебе неделя, чтобы закрыть сделку.

Мой взгляд стал жестче.

– Потому что я могу распоряжаться гребаным временем, как хочу. – И потому, что я пошел на компромисс с обеими конфликтующими внутри меня сторонами, решив отпустить Милу.

Тот факт, что она была девственницей, спутал все карты. У меня не было терпения действовать медленно и нежно, притворяясь, будто эта женщина значит для меня нечто большее, чем просто хороший секс. Хотя мысль о том, что кто-то другой даст ей все это, кислотой обжигала вены.

Осознание того, что я стал первым, кто оказался внутри нее, заставило меня почувствовать себя немного… эгоистичным: так мальчишка, получивший на Рождество воздушку, не хочет делиться ею ни с кем. И точно так, как через неделю будет забыта та воздушка, так забудется и раздражающая жадность, которую я испытывал по отношению к ней. Тогда я буду отмщен, и желтый никогда больше не будет ассоциироваться ни с чем, кроме тропических фруктов.

– Я был уверен, ты захочешь разделаться с Иваном.

Я крепче сжал стакан, тьма бушевала в груди. С тех пор, как Костя сунул мне в лицо видео с камер наблюдения, я видел лишь руки Ивана на Миле. Самое тошнотворное дерьмо, какое я когда-либо видел. И выбешивающее. Это зрелище заволокло мое зрение пеленой ярости, она и сейчас бурлила в моей крови. Я заставил себя остаться в Москве, пока пламя не остынет, но догадывался, что мне стоило остаться там подольше.

– Скажи ему, что я убью его, если увижу когда-нибудь снова, – это был мой ответ. Мои слова никогда не были более правдивы, и именно поэтому я не мог видеть его прямо сейчас: чтобы не изменить принятого решения отпустить.