Он сел на диван и пригвоздил меня тяжелым взглядом. Последние лучи солнца падали из окна на его фигуру в черном костюме, заставляя серьгу в форме голубого сердечка сиять в его пальцах.

Я потянулась к уху, чтобы понять, что там пусто. Он улыбнулся.

Я не знала, как давно потеряла сережку или как она попала к нему, но он ничего не сказал, просто крутил ее между большим и указательным пальцами. Его присутствие ошеломляло меня, с каждым вдохом мне становилось все труднее дышать.

– Тебе здесь нравится?

Я сглотнула.

– Очень.

– Что тебе нравится в Москве? Определенно не картошка фри. – Он развлекался.

Я задумчиво прикусила губу и потеребила свою подвеску.

– Архитектура. Яркие цвета и богатая история. Мне нравится, что каждый день я слышу колокола часовни, и то, что могу прожить тут хоть пятьсот лет, и все равно не увидеть всего. – На мгновение мои слова повисли в молчании, хотя, кажется, мы оба знали, что я еще не закончила.

Может быть, он жестко меня оборвет, но я должна была знать, что это было. Мне нужно было избавиться от извращенного, всепоглощающего чувства, которое я испытывала к нему. Мне нужно было больше до того, как это будет вынуждено прекратиться. Или, может быть, больше всего прочего от этого человека, который казался таким уважаемым, таким властным и живым, – это чувство принятия. Принятия каждого желтого мятежного сантиметра меня с сердечком на рукаве.

– И ты, – тихо добавила я. – Мне нравишься ты.

Он смотрел на меня напряженную минуту, затем его глаза потемнели.

– Тебя заводит ставить себя в неловкое положение?

Румянец пополз вверх по моей шее, и горячее чувство уязвимости сорвало с губ следующие слова.

– Ты знаешь, что меня заводит.

Воспоминание о том, как я терлась о его ногу, вспыхнуло и зашипело электрическим разрядом между нами, сжигая, как топливо, кислород в комнате. Взгляд, мерцающий между жаром и чем-то совершенно невеселым. Он опустил мою серьгу в карман пиджака и уперся локтями в колени.

– Бедра первых встречных, очевидно. Все американки так неразборчивы?

С тем же успехом он мог назвать меня давалкой. Внутри шевельнулось негодование, но я подавила его. По какой-то причине он пытался разозлить меня. Я знала, что он тоже чувствует нашу связь, и не хотела играть в игры – не с ним, не сейчас, особенно не после того, как меня отвергла половина города. Наэлектризованный воздух гудел, и я отпустила подвеску, чтобы опереться о край комода.

– Ты можешь отрицать сколько угодно, но мы оба знаем, между нами что-то есть.

Он прищурился.

– Ничего между нами нет. Поверь мне, Мила, если и есть «счастливые здесь и сейчас», я не тот случай.

Он произнес мое имя так, будто я молода, глупа и слишком незрела, чтобы распознать нечто настолько простое, как влечение. Если он хотел уязвить, у него получилось. Горечь опалила мои легкие, пока не вырвалась наружу резким обвинением.

– Может быть, я наивна, но могу распознать лжеца, когда вижу его.

Пауза стала единственным признаком его удивления, сменившегося ленивой улыбкой.

– Значит, в тебе все же есть огонь.

Он и понятия не имел, сколько во мне огня. Многие годы он прятался под спудом, словно вулкан, грохоча и давя на швы тесной одежды и ожиданий. Он был так близок к извержению, что меня прошиб холодный пот.

– Осторожнее.

Его предупреждение стало последней каплей. Он хотел увидеть огонь? Да будет так.

– Если ты пришел сюда лишь для того, чтобы предостеречь меня от себя, то убирайся. – Мои слова хлестнули воздух в комнате, разрядка вибрировала под кожей холодным адреналином.

Его взгляд стал жестче, тени в его глазах поднялись на поверхность.

– Никто не разговаривает со мной так.

Он сорвал пробку с бутылки, бродившей годами. Ответную реакцию уже нельзя было остановить. Даже внушительным и угрожающим присутствием на моем диване.

– Возможно, это твоя самая большая проблема.

– Котенок, – поддразнил он, мрачно усмехнувшись, – ты так озабочена моими проблемами, но понятия не имеешь, в какое дерьмо вляпалась.

Я не знала, о чем он, но точно знала: мне не нравится, как он оборачивает это против меня. В этой комнате лжецом был он. И мои следующие слова стали битвой воли, призванной заставить его признать правду.

– Ты тоже это чувствуешь, – настаивала я.

– Нет.

Будь это правдой, он не беспокоился бы о том, что я замерзну в этом холодном городе, не так ли? Мое расстроенное сердце послало мне волну энергии. Я подошла к окну и распахнула его. Затем прошла мимо него с шубой, которую он мне купил, полная решимости выбросить ее из окна. Но я не успела. Он вскочил на ноги, вырвал ее у меня из рук и бросил на постель.

– Хочешь поиграть? – Он почти рычал. – Хорошо, поиграем.

Может быть, он был прав. Может быть, в Майами меня не научили самосохранению.

Он схватил меня сзади за шею, развернул к себе и прижался своими губами к моим. Гнев все еще переполнял меня, и я толкнулась в его твердую грудь, но с тем же успехом могла пытаться сдвинуть стену.

– Не сопротивляйся, – грубо сказал он мне в губы. – У тебя не получится.

Я открыла рот, собираясь возразить, но он воспользовался этим, чтобы скользнуть языком внутрь. А потом я растворилась во влаге и жаре, всепоглощающая лихорадка извивалась и пульсировала в моих венах. Я приподнялась на цыпочки, чтобы дать ему полную свободу, чтобы прижаться своим телом к его. Я задыхалась, сжимая в кулаках его пиджак и притягивая ближе.

Он застонал и скользнул руками по тыльной стороне моих бедер. Я протестующе пискнула ему в губы, когда поняла, чего он хочет. Я была гибкой, но высокой – я не была легкой – и то, как легко он меня поднял, было невероятно сексуально.

Обвив его длинными ногами, я наслаждалась тем, как гармонируют наши тела. Он собственнически сжал обнаженную плоть моих бедер, издав сердитый звук, как будто много о них он думал и был зол на меня за это. Его ладонь скользнула под платье, схватив меня за задницу, когда он поднес меня к дивану и сел.

Я оседлала его бедра, прервав поцелуй, чтобы он смог стянуть платье через голову. Мягкий звук ткани, упавшей на пол, замедлил спешку наших движений.

Я покрылась гусиной кожей, когда он взглянул на меня. Кружевной край моих чулок, тонкие полоски белых стрингов, неглубокая впадинка пупка и мои груди, с каждым вздохом прижимающиеся к краям точно подобранного бюстгальтера.

– Идеальная, – резко сказал он.

Он подхватил меня за бедра, скользнув ладонями вверх. Тихий вздох сорвался с моих губ, когда тяжесть его прикосновений отозвалась истомой между ног. Он провел большим пальцем по желтеющему синяку на моей талии, в его глазах вспыхнула ярость. Вся борьба во мне умерла, словно ветер, отчаявшийся погасить пламя, оставив за собой нечто тяжелое и мягкое.

Его нежная ласка обвилась вокруг сердца и притянула к нему.

– Ты тоже это чувствуешь, – выдохнула я ему в губы.

Он прикусил мою нижнюю губу и ответил:

– Заткнись, – но без прежнего огонька.

Он ласкал обнаженные изгибы моей задницы, ощущение его ладоней на моей коже плавило нервы. Его губы спустились по моей шее к верхней части груди, и он прикусил кожу, прежде чем скользнуть грубой рукой под чашку бюстгальтера, чтобы сжать плоть.

Удовольствие пронзило меня насквозь, и я замурлыкала ему в шею.

– Помни, – его губы прижались к моему уху, – ты это просила.

У меня не было времени раздумывать над русскими словами, потому что он расстегнул мой бюстгальтер и снял его. Мои груди налились тяжестью, когда их коснулся прохладный воздух, и секундная застенчивость подняла свою уродливую голову. Я не знала, что творила с этим мужчиной: выберусь ли я отсюда целой и невредимой и хочу ли вообще выбраться. Мысль о том, что, возможно, я зашла слишком далеко, вызывала нервный трепет, но затуманенный, почти благоговейный взгляд его глаз, когда он провел большим пальцем по моему соску, зарядил меня новообретенной уверенностью.