– Да?

– Спусти ее оттуда немедленно, – приказал я по-русски.

Он бросил взгляд через плечо, чтобы встретиться взглядом со мной.

– Я пробовал, босс. Она не слушает.

– Хочешь сказать, что не можешь согнать оттуда гребаную девчонку?

– Нет. Только не эту.

Что, мать его, такого особенного было в этой девушке? Мой взгляд скользнул вверх по дереву, наблюдая за восхождением Милы. Насколько высоко было гнездо? Под самым небом? Я стиснул зубы и спросил:

– Почему она выглядит так, будто занималась борьбой в грязи в бикини?

Он помедлил, прежде чем признаться.

– Она играла с собаками.

На мгновение воцарилась напряженная тишина.

– Только не Хаос. – Это был скорее рык, чем вопрос. Пес стал агрессивным и непредсказуемым, его следовало усыпить.

– Нет.

Я был рад, что у него хватило здравого смысла.

– Я сказал ей, чтобы она не трогала птенца. Мать теперь не вернется в гнездо.

Вот почему Хаос все еще дышал, хоть и покусал пятерых моих людей. Альберт и гребаную мошку не смог бы убить.

– Это миф, – нетерпеливо сказал я ему.

Он почесал щеку и издал звук, в котором звучало все, что угодно, только не доверие.

– Именно так она и сказала.

– Я хочу, чтобы через пять секунд она спустилась, – рявкнул я и повесил трубку.

Последнее, чего я хотел сейчас, это уговаривать Милу спуститься с гребаного дерева. Она, вероятно, оскорбит меня прежде чем полезть выше, а если мне придется коснуться ее прямо сейчас…

Альберт спорил с Милой, которая явно неистово протестовала против попыток ее снять. Вернув птицу в гнездо, она начала свой спуск. Облегчение было недолгим – в трех метрах над землей она соскользнула с ветки. Она скользнула на тридцать сантиметров, прежде чем нашла новую опору, и, если мне не показалось, рассмеялась. Альберт схватил ее за лодыжку и потянул вниз, подхватив на руки, прежде чем поставить на твердую землю.

Я наблюдал, как Мила выбирает сосновые иголки из грязной шубы.

Дайте мне холодную темную камеру, где сидят пятеро людей, желающих меня убить, и я сделаю из них оладьи. Но дайте мне ее, и я не буду знать, что с ней делать, кроме как трахнуть. Хотя к этому еще следовало подобраться, так что, признаться, я чувствовал себя немного не в своей тарелке.

Мой телефон звякнул, и, радуясь возможности отвлечься, я вынул его, чтобы прочитать сообщение.

Надя: Я так давно тебя не видела. Тебе меня не хватает?

Мне не хватало секса, в этом я был чертовски уверен.

Уголком глаза заметив движение, я поднял взгляд и увидел, что Павел идет к Миле. Парень потер шею и сказал что-то. Похоже, он пытался общаться на английском. Вероятно, ужасно. Но она ни за что не скажет ему об этом.

Надя: Приезжай сегодня. Я приготовлю тебе ужин… и десерт.

Я: Полина готовит лучше.

Надя: Она и член сосет лучше?

Я: Дай мне минуту, и я выясню.

Я бы никогда не позволил себе такого с моим поваром, но иррациональное возбуждение зудело под кожей, с каждой секундой становясь все сильнее.

Надя:

Надя: Что насчет твоей американки? Она так же хорошо, как я, знает, как заставить тебя кончить?

Я стиснул зубы. Мне не нравилось, что Надя упоминает Милу.

Надя: Ручаюсь, не знает.

Вскинув взгляд, я увидел, что Павел покраснел. Парень, с болтающимся на шее АК‑47.

Надя: Что с тобой в последнее время? Я извинилась за тот случай…

«Тот случай» произошел в последний раз, когда мы виделись, когда она разгромила свою гримерку в порыве ревности, потому что я не принял переданное ею в записке предложение отсосать мне во время антракта.

Надя: Я переспала вчера кое с кем.

Я: Я в шоке.

Я не был в шоке.

Надя: Он вылизывал меня

Надя: Было приятно для разнообразия…

Она вела себя так, будто ей не хватало внимания, но я знал, что мужчины и женщины удовлетворяли ее орально… Часто. Она просто хотела увидеть меня на коленях. Я бы лучше пропустил свой член через мясорубку.

Павел подошел ближе, чтобы показать Миле что-то, его большой и указательный палец держали цепочку на шее. Мила шарахнулась от оружия так, будто могла заставить его выстрелить, просто находясь рядом. Он заметил ее подвеску и теперь показывал свою. Как мило.

Надя: Ронан…

Мила расплылась в улыбке, вероятно, гордо рассказывая о своем папаше-садисте единственному, кто готов был слушать, – и то потому лишь, что он хотел увлажнить свой член. Эта сцена начинала чертовски раздражать меня.

Я ничего не делал, но у меня действительно не было на это времени.

Я постучал по стеклу. Когда оба они взглянули на меня, я многообещающе взглянул на Павла. Он сглотнул, сказал что-то резкое Миле и ушел, оставив мою грязную пленницу пялиться на меня в одиночестве. Ее прозрачные глаза, должно быть, отравляли. Один-единственный ее взгляд пронзил мою грудь и разлил по телу нечто тяжелое и жадное.

Мой взгляд сказал ей: «Немедленно зайди в дом».

Ее молчаливый ответ был неважен, поскольку не включал даже намека на «подчинение», «рабство» и «анал». Взгляд Милы стал злее, прежде чем она уступила и пошла ко входу в дом.

Надя: Ты игнорируешь меня из ревности?

Я провел большим пальцем по подбородку, не зная, что такое ревность, но сымпровизировал.

Я: Обжигающей. Аж слов не хватает.

Надя: Ты придурок.

Я: Я занят. Прекрати писать мне.

Надя: Занят чем?

Я:

Надя: Рррр!

Я сел за стол и попытался собраться с мыслями перед завтраком. Мой взгляд зацепился за книгу на столе, и я поднял ее. «Потерянный рай», где Бог одерживает победу, а Дьявол проигрывает. Я слегка улыбнулся. Нужно будет заставить Милу читать мне это, пока я буду ее трахать.

Я наблюдала, как Ронан наливает молоко в свою тарелку с фруктовыми колечками. Я не знала, что было более диким: тот факт, что он действительно импортировал американский продукт, или вид его убийственных татуированных пальцев, поднимающих ложку, полную цветных хлопьев, ко рту.

Когда я продолжила пялиться на него, он поднял взгляд, красивая бровь приподнялась, а затем последовал громкий хруст хлопьев на зубах. Зрелище было обескураживающим и разжигало зерно веселья у меня внутри, а мои губы покалывало при воспоминании о его губах. Я скрестила ноги, одетые в плотные чулки до бедер, чтобы унять поднимающийся жар.

– Язык проглотила, котенок?

Я изобразила безразличие к нелепой идиоме, но под кожей запульсировало; я разрывалась от вчерашнего унижения и жара, слишком похожего на то, что я когда-то чувствовала к нему.

– Голова болит, – соврала я.

– Знаешь, какое лучшее лекарство от головной боли?

– Жертвоприношение младенцев?

– Хороший трах.

Я знала, что он ответит, но его грубые слова все еще растекались по венам, словно горячая вода.

– Не знаю, с кем бы можно было заняться этим, не подскажешь?

– То есть то, как ты вчера терлась о мой член, мы обсуждать не будем?

Краска залила мою шею, но мне все же удалось ответить:

– Не-а.

– Кстати, пять с плюсом за изобретательность.

– Спасибо.

Он хохотнул и, после того, как тихий смех заполнил углы комнаты, подтолкнул ко мне коробку с хлопьями и миндальное молоко.

– Я не голодна, – сказала я.

Он прищурился.

– Ешь.

Я пристально смотрела на него секунду, но, зная, что это – не та битва, которую хотела бы начать, согласилась и налила миску, игнорируя глупое ощущение, возникшее при мысли о том, что он все еще заботится обо мне настолько, чтобы заставлять есть. Мое сердце предавало меня.

Расстроенная всем этим, я решила обойтись минимумом и начала перебирать сухие хлопья, съедая по одному за раз как можно медленнее. Выдерживая его раздраженный взгляд, я с сочным хрустом положила в рот фруктовое колечко.