Его взгляд вернулся ко мне. Казалось, он не заметил прилива, который промочил его итальянские туфли.

– Ты не знаешь, как там все устроено.

Мои пальцы крепче сжали коробку. Это было правдой только потому, что мне не давали ни капли свободы, но я промолчала.

– Осторожней, Иван, а то лопнешь от всей своей уверенности во мне.

Выражение его лица скорее свидетельствовало об обратном.

– На дворе январь.

– И что?

– Когда в прошлом году мы были в Аспене, ты жаловалась на холод. На улице было минус четыре.

– В минус четыре не холодно только эскимосам, – убежденно ответила я. – Как бы там ни было, я не настолько нежная. Не критически низкие температуры я переживу. – Это был наихудший момент для того, чтобы поднялся сильный ветер и подул холодный фронт с Атлантики. Я подавила дрожь… хотя, конечно же, Иван заметил.

Он снял свой пиджак, накинул его мне на плечи и заправил за ухо прядь моих светлых волос.

– Тебе двадцать. Тебе больше не нужно, чтобы папа держал тебя за руку.

Его слова задели, но я не считала, что прошу многого. Я просто не хотела сидеть у рождественской елки с ним и нашим поваром Борей, ведь им платили за то, чтобы быть со мной. Я не хотела чувствовать себя балериной из музыкальной шкатулки на моем комоде, кружиться в изнуряющем бесконечном пируэте, лишь бы угодить тому, кто бросил меня.

Отчасти дело было даже не во всем этом.

– Как насчет твоего завтрашнего свидания?

– Я не хочу идти, – сказала я, отводя взгляд к заливу.

– Почему?

Я молчала, пытаясь придумать разумный ответ. Иван решит, что я чокнулась, если скажу ему правду.

– Картер нравится твоему папе.

– Может, тогда им стоит встречаться.

– Мила, – строго сказал он.

Годами папа намекал, что был бы счастлив, если бы Картер стал его зятем. Уверена, что это только потому, что отец Картера являлся его деловым партнером и знаменитым адвокатом. Как всегда, я уступила папиной настойчивости, и вот уже шесть месяцев тянулись наши с Картером традиционные отношения.

– Завтра он задаст тот самый вопрос, да? – бесстрастно спросила я.

Нелепый вопрос, учитывая, что мы даже не были друг другу верны. Достаточно было заглянуть в TMZ, чтобы узнать, с кем спал двадцатипятилетний плейбой Картер Кингстон. Но он пригласил меня в «Гранд», ресторан, известный предложениями руки и сердца. Скорее всего, его отец подтолкнул его к этой архаичной идее, так же как меня подталкивал мой.

Иван ничего не ответил, но его глаза сказали мне все, что я хотела знать.

Я кивнула, хотя мысль о том, чтобы сказать «да», о том, что я заставлю это слово слететь с моих губ, запирала меня в стеклянной коробке, где медленно заканчивался кислород, и я билась о стены, задыхаясь, кашляя и умоляя о воздухе.

Я подавила это чувство.

– Картер никуда не денется, когда я вернусь.

Иван молчал минуту, прежде чем выложить свой главный козырь.

– Ты знаешь, что твой папа это не одобрит.

Я прикусила губу. Раньше, когда я просила папу сопровождать его в одной из деловых поездок, он отказывался. Но даже в детстве я замечала в его глазах нечто, искру, говорившую «нет» громче, чем если бы он выкрикнул это слово. Мне никогда, никогда не разрешалось даже упоминать Россию, это было совершенно ясно.

– Я знаю, но его здесь нет, ведь так?

– Ты не поедешь.

Я вытаращилась на него.

Иван мог иногда ворчать, но никогда не указывал мне, что я могу, а чего не могу делать. Ответы всегда были: «Да, Мила», «Конечно, Мила», «Как пожелаешь, Мила». Ребячество. Это был одурманенный, опоясанный мечом Уэстли моих мечтаний [1]. То есть он никогда не говорил: «Нет, Мила». Ручаюсь, если бы я захотела ограбить банк, он без вопросов стал бы моим напарником. Естественно, потом он бы рассказал все моему папе, но все же надел бы балаклаву вместе со мной.

Подозрение, которое я подавляла с таким трудом, лопнуло, как воздушный шарик, схватив и сжав мое сердце. Что скрывает в России мой папа?

Другую семью?

Единственная мыслимая причина, по которой он мог скрывать от меня нечто таким образом, заключалась в том, что он не хотел, чтобы я присутствовала в их жизни. А следовательно, и в его – тоже.

«Je ne pleurerai pas. Tu ne pleureras pas. Nous ne pleurerons pas. Я не буду плакать. Ты не будешь плакать. Мы не будем плакать».

Спряжения подвели меня, и единственная досадная слеза скатилась по щеке. Иван приподнял мой подбородок, и мягкое прикосновение его большого пальца окутало меня теплом и удовлетворением. Что-то еще заполнило пространство между нами. Притяжение. Влечение. Электрический разряд. Иногда, когда мне особенно не хватало воздуха, искрило сильнее, чем в прочие дни.

Никто из нас никогда не поддавался этому.

Моим оправданием была гадалка, к которой я ходила, когда мне было четырнадцать. В этот весьма готичный период я спросила ее, каково мое предназначение. Она нахмурилась, сидя перед хрустальным шаром, а затем сказала, что я найду мужчину, предназначенного мне, и от него у меня перехватит дух. Это был размытый ответ, который она, вероятно, давала каждой, но я никогда о нем не забывала.

Рядом с Иваном дух у меня не перехватывало.

Как и рядом с Картером, несмотря на то что я от скуки экспериментировала с ним.

Не говоря уже о том, что он был невероятно настырным.

Мое время истекало, словно последние песчинки в песочных часах. И все же я ждала. Большего. Из-за какой-то глупой идеи, которую мадам Ричи вложила мне в голову.

Это было моим оправданием.

Теперь мне стало интересно, какое оправдание было у Ивана.

Я прижалась к большому пальцу, пробегавшему по моей щеке, и подняла на парня нежный взгляд.

– Почему ты никогда не целовал меня?

– Я не самоубийца, – невозмутимо ответил он.

Уголки моих губ приподнялись. Я никогда не слышала, чтобы мой папа повышал голос, и определенно он не повышал его на Ивана, который был ему практически как сын.

– А если серьезно?

Он мрачно взглянул на меня и опустил руку.

– Больше никаких разговоров о Москве, ладно?

Вздохнув, я кивнула.

Затем проследила, как он идет по лужайке к дому. Мерное покачивание и простор вод Атлантики вселяли тоску и чувство отстраненности от остального мира.

Телефон завибрировал в кармане платья, возникло искушение проигнорировать сигнал, но я все же потянулась за ним.

«Папа: С днем рождения, ангел. Прости, что не приехал. Дела, как обычно. Отпразднуем, когда вернусь домой».

В этот момент пришло еще одно сообщение.

«Папа: Повеселись завтра. Картер тебе подходит».

Я положила телефон обратно в карман и сменила серьги на голубые синтетические бриллианты. Представила, как они сияют, словно «Сердце океана», пока море утаскивает меня на дно, навсегда избавляя от судорожных вздохов, жемчужных ожерелий и одиночества океана.

Это убедило меня. Завтра я буду в России.

Я утопала в куче одежды, богемной и светской.

Первую я чувствовала себя обязанной купить, но никогда не носила. Папа, казалось, безмолвно не одобрял все желтое и нонконформистское, а я всерьез относилась к символу пацифика.

Очевидно, вплоть до текущего момента, когда начала упаковывать в старую спортивную сумку чирлидера вещи цветом ярче, чем солнце.

Я еще не вырвалась на свободу из Причалов, так что оделась соответствующе: свободная блузка, узкие брюки в клетку и белые ботильоны. Поймав свое отражение в зеркале, я увидела более высокую и менее розовую версию Элли Вудс из «Блондинки в законе», смотрящую на меня.

На пути к двери я остановилась расстегнуть жемчужное ожерелье и положить его в шкатулку с драгоценностями. Завела балерину, заставив ее сделать один пируэт, а затем спустилась на цыпочках по лестнице в три часа ночи.