Ибупрофен, который Юлия впихивала в меня каждые четыре часа, приглушал боль в запястье, но никак не помогал от пульсации между ног. Жар внутри соперничал с жаром в тот день, когда я была прижата к двери отеля, а бедро Ронана распаляло меня все сильнее.

Мой разум вернулся к той ночи в Москве и последовавшим за ней дням. Что-то щелкнуло, встав на место. Осознание ударило в грудь, и мои пальцы соскользнули с корешков.

Я повернулась к нему лицом.

– Почему ты так долго играл со мной, если с самого начала знал, кто мой папа?

Ронан прищурился, но ничего не ответил. Ему не нужно было.

Я знала, почему он ждал так долго, прежде чем приступить к своему плану мести.

Я ему нравилась.

Каждым желтым мятежным сердечком на рукаве.

Прошел час с тех пор, как я вышла из библиотеки и упала на постель. Уснуть теперь было невозможно. Может, сердце и не спешило с выводами, но тело все больше горело с каждым прикосновением к покрывалу.

Я сбросила простыни, но все еще была опутана паутиной жара. Со стоном разочарования я перекатилась на другой бок. Мои свободные шорты задрались, туго натянувшись между бедер. Я попыталась игнорировать то, как покалывает от трения клитор, но могла думать лишь о том, что чувствовала, когда он опускался на меня, о его грубых руках на моей коже. Мое сердце сбилось с ритма, дыхание стало слишком затрудненным.

Чем дольше я лежала там, тем сильнее разгорались огонь и негодование. Ронан лишил меня девственности, выкинул ее как мусор, а я должна была просто сказать «спасибо». Разочарование обожгло затылок. Мне казалось, я нахожусь в каком-то подвешенном состоянии, которое не кончится, пока он не завершит то, что начал. И я была чертовски уверена, что не собираюсь находиться в этом состоянии всю оставшуюся жизнь.

Я вскочила на ноги и зашагала по коридору, решимость подгоняла меня. Войдя в комнату Ронана, резко остановилась. От открывшегося зрелища у меня пересохло во рту: гладкие татуированные мышцы под черными простынями. Он спал как обычный человек: лежа на животе, сунув руку под подушку.

На мгновение мне показалось, что я переоценила себя. Обнаженный, он выглядел еще более крупным. Простыни прикрывали ноги до икр, как будто ему стало слишком жарко и он сбросил их, выставив напоказ подтянутую спину и черные трусы-боксеры. Все колебания стихли от желания увидеть татуировки, которые он прятал под Versace.

Я придвигалась ближе, пока не встала рядом с королевских размеров кроватью. Его лицо было отвернуто от меня, дыхание было ровным. Всю его спину покрывали татуировки, начиная с русских букв, разбросанных по лопаткам, заканчивая тигром и Дьяволом с крыльями и рогами.

Было странно видеть этого человека в самом уязвимом положении. Снился ли ему сон? И если да, был ли он полон крови и убийств? Возможно, скоро мы расстанемся навсегда, но отчасти я надеялась, что он будет видеть во сне желтое.

Неосознанно я потянулась, чтобы прикоснуться к татуировке – но прежде чем смогла сделать это, была опрокинута спиной на постель, холод пистолета прижался к моему виску. Грудь тяжело вздымалась, я смотрела на Ронана, оседлавшего мои бедра. Секунду он смотрел на меня в замешательстве.

Я обнаружила еще одну его слабость.

Он был слаб сразу после пробуждения.

– Твою мать, Мила, – прорычал он и отшвырнул пистолет через комнату, где тот ударился в стену и упал на пол. – Я, черт возьми, мог тебя убить.

Когда шок прошел, я четко осознала жар тела, прижатого ко мне, его ноги, оседлавшие мои бедра, его обнаженный торс, украшенный татуировками. Мой взгляд скользнул вниз по его телу. Я понятия не имела, почему он никогда раньше не снимал одежду, когда пытался переспать со мной. Я бы хотела сказать, что достаточно сильна, чтобы противостоять искушению всех этих форм, но… от одного его вида в боксерах я хотела толкнуться бедрами и скользнуть руками по кубикам его пресса.

Я закусила губу и подняла на него глаза.

Когда он увидел, как я на него смотрю, растерянность исчезла из его взгляда, трансформировавшись в нечто тлеющее. Он оперся одной рукой о постель над моей головой, провел другой по лицу, уронил ее и сказал хрипло:

– У меня достаточно легкодоступных кисок. Еще одна мне не нужна.

Его слова должны были охладить любую женщину и заставить ее убежать в поисках другого. Но я не хотела другого. Не говоря уже о том, что он упирался в меня невероятно твердым стояком. И кто из нас теперь лжец?

– Ты сделал это со мной. – Я прищурилась. – Исправь это.

– Когда кто-то называет тебя шлюхой, убирайся к черту из его постели, – прорычал я. – Это называется «иметь самоуважение».

Я что, должен был учить эту девушку основам, прежде чем отправить ее домой в Майами, где она позволит мужчинам унижать себя? От одной этой мысли по спине пробежал яростный огонь, обжегший меня убеждением, что лишь мне было позволено ее унижать.

– Мне не нужно твое уважение. – Ее мягкий американский акцент проник под мою кожу, скользнул ниже и сжал член так, как это сделала бы ее рука.

Мой взгляд стал жестче.

– Ты сама не знаешь, что тебе нужно.

– Может, и нет, но я знаю, чего хочу.

Было ясно, о чем она, но я поймал себя на том, что спрашиваю:

– И чего ты хочешь?

– Прямо сейчас… тебя.

«Твою мать». Не такого ответа я ожидал. Я ждал, что она молча покраснеет или попросит довести ее до оргазма. Но не меня, ее гребаного похитителя. И это сразу после того, как я ее оскорбил – что было рефлекторным действием, призванным вытурить ее из моей постели раньше, чем я возьму то, что она предлагает. У нее не было никаких сомнений по поводу того, чтобы предлагать себя. Ее могли убить из-за мягкого сердца. Как она смогла прожить столько и сохранить невинность, оставалось загадкой.

– Ты ставишь себя в неловкое положение.

– Не у меня тут стояк, – ответила она.

Смешок подступил к горлу, но я сдержался. Я пытался донести до нее мысль о том, что не стоит выставлять свои чувства на всеобщее обозрение, если хочешь выжить, и я не собирался позволить ей перебивать эту мысль.

– Вот почему я не трахаю девственниц. Они становятся чертовски прилипчивыми.

Она тихо рассмеялась.

– Я не собираюсь влюбляться в тебя, если это то, чего ты боишься.

Во-первых, «страх» был последним, что я чувствовал, когда вопрос дошел до того, трахнуть ли ее. Во-вторых, что за черт? Эта девушка могла влюбиться во все что угодно, хоть в гребаный камень. Я вспомнил об Иване, и яд забурлил в моих венах.

– Почему нет, котенок? – Я провел пальцем по ее губам, мой тон снизился до предупреждающего. – Твое сердце уже занято?

Я не был уверен, что хочу услышать ответ, так что, когда ее губы приоткрылись с неглубоким вздохом, я просунул между ними большой палец. Она прикрыла глаза, когда сомкнула вокруг него губы. Горячее скольжение ее языка отдалось еще большей твердостью в моем паху. Я высвободил палец и размазал влагу по ее губам, впитывая в себя всю ее.

Лунный свет играл на ее теле. Единственная тень, касавшаяся ее, была моей.

Ее кожа была безупречна, волны волос разметались, будто она позировала для снимка на обложку. Тонкая майка прикрывала вздымающуюся и опадающую грудь. На нее было трудно смотреть и трудно отвести взгляд. Такая мягкая, такая совершенная, такая, черт подери, привлекательная.

Это был кошмар.

Она прикусила губу, ее дыхание становилось тем медленнее, чем дольше я смотрел на нее. Я мог бы легко сократить дистанцию и коснуться ее языка своим. Я был не против поцелуев, но никогда еще мысль о них не вызывала такого восторга.

Невольно мой взгляд переместился на очерченные футболкой соски. Яркие подсолнухи, разбросанные по всему телу, не помогали сдержать желание сдернуть тонкую ткань и втянуть сосок губами. Как будто ее сиськи были недостаточно соблазнительными, жар ее киски обжигал через шорты мой член. Мои мышцы напряглись, когда я воспротивился желанию потереться о нее, оттянуть тонкие шорты в сторону и толкнуться глубоко внутрь нее. Я знал, что она будет влажной и тугой – такой чертовски тугой. Кровь шумела в ушах и затуманивала взгляд.