Его обмякшее потяжелевшее тело упало на меня сверху, вытолкнув воздух из легких, и паника превратилась в истерику. Я тонула в массе неподвижных конечностей, безжизненных глаз и липкой красной жижи. Крик вырвался из моего горла, и я оттолкнула мужчину от себя. Кровь растекалась по полу. Я поскользнулась в ней, отползая назад.

Тяжело дыша, я поднимала глаза все выше и выше.

Ронан стоял в коридоре, его взгляд был прикован к телу охранника, он бесцветно пробормотал:

– Мать твою.

Теплая кровь пропитывала мою футболку и стекала по рукам и ногам. Почему-то я была ошеломлена этим зрелищем: так, должно быть, смотрит злодей, когда понимает, что получил смертельный удар. Теперь я стала злодеем. Ужас оттого, что я сделала, и последняя вспышка адреналина заставили меня встать.

Взгляд Ронана поднялся на меня, в нем читалось предупреждение. Но я уже бежала вниз по лестнице. Упершись рукой в стену, я едва удержалась от того, чтобы не поскользнуться в крови. Когда я добралась до прихожей, мой взгляд остановился на выходе, я распахнула парадную дверь и босиком выбежала на обледенелый двор.

Я остановилась как вкопанная, тяжелое дыхание застыло в воздухе.

Яркие огни освещали двор, охраняемый со всех сторон вооруженными людьми. По снегу на поводках рыскали немецкие овчарки. Мое сердце стучало в ушах, заполненных повизгиванием и лаем собак, прыгавших в забранном сеткой вольере-пристройке, потревоженных моим появлением. Если я попытаюсь бежать, они разорвут меня на куски.

Упала первая слеза, и на меня навалилась такая безнадежность, что я опустилась на колени. Отсюда нельзя было убежать. Нельзя было убежать от него, отодвинувшего мои моральные принципы на второй план и превратившего меня в кого-то, кого я не узнавала. По правде говоря, я не знала, кто я такая. Я никогда по-настоящему не знала этого.

Пока ветер трепал мои кудри, а слезы текли по щекам, холод провел по моей коже своими ледяными пальцами, я почувствовала себя ближе чем когда-либо к той девочке с грязным лицом и томиком Эдгара Алана По в руке. И это привело меня в ужас. Словно одинокая снежинка, планирующая на раскаленный асфальт Майами, если я выйду из этого живой и вернусь обратно, это уже не будет моим миром.

Я осталась неподвижна, когда присутствие Ронана коснулось спины, и была готова к пытке. Он присел на корточки передо мной и вытер слезы с моей щеки. Его слова противостояли ветру, трепавшему мои волосы.

– И где теперь твой Бог, котенок?

Мурашки побежали по коже, но не от холода. Дрожь была вызвана тем, что у Дьявола оказалась мягкая сторона. Ничто не пугало больше, чем шепот, призывавший меня шагнуть во тьму.

Затем он поднял мое безвольное тело и унес меня обратно в ад.

Если бы кто-то спросил, каким я представляю свой жизненный план на ближайшие пять лет, он бы не включал окровавленную американку, которую я нес обратно в комнату для гостей, где держал ее в заложниках. Место для заложников у меня было в подвале. Я также не брал женщин на руки, если член у меня не был вставшим, а угол – подходящим.

Мила молчала, пока я нес ее вверх по лестнице. Ее вес оттягивал руки. Она относилась к тому типу женщин, которых я предпочитал, – к тем, кто выдержит жесткий трах без риска сломаться.

Одно ощущение ее тела рядом с моим послало приток крови к паху. Тогда как от объекта моего возбуждения разило отчаянием.

Как и должно было быть.

Она в самом деле двинула мне локтем в лицо. Я не хотел ее убивать – некрофилия меня не возбуждала – так что, после того, как она разбила мне губу и самообладание, я отпустил ее, уверенный, что Адрик, стоявший в коридоре с AK‑47, ее остановит. Я не учел того, что она сумеет уложить его и забрать его гребаный автомат.

Как ни странно, когда я услышал ее крик боли, жаркое и неприятное ощущение разлилось у меня в груди. Это можно было бы сравнить с тем, что чувствуешь, когда курьер встряхивает долгожданную посылку, словно коробку с рождественским подарком, и ломает ее. Адрик ломал мою посылку.

Может быть, Милу и воспитали как мягкосердечную американку, но теперь стало ясно, что при необходимости она могла быть Михайловой. Этот факт не должен был заводить меня, хотя после того, как она переиграла меня и я увидел, как она выпустила в Адрика три пули, все, о чем я мог думать – как оттрахать ее прямо в его крови. Порыв был немного извращенным даже для меня.

Раздраженный этой девушкой и постоянным стояком, который она вызывала, я бросил ее на пол в комнате.

Она ахнула, отбросила волосы с лица и кинула на меня негодующий взгляд. Я подавил улыбку и подошел к комоду, чтобы взять валявшиеся там веревки. Мила поднялась на ноги, и ее настороженный голубой взгляд встретился с моим.

Твою мать, она была потрясающей – даже когда косплеила стивенкинговскую Кэрри, одержимую Элвисом.

Она была вся в крови, но не упала в обморок. Может быть, я сломал фобию своей зверушки. Я пошел к ней, обогнув сломанный стул на полу, держа веревки в руках.

Она попятилась и покачала головой.

– Нет.

И опять это слово.

Я прищурился.

– Мы это уже обсуждали.

В ее миндалевидных глазах мелькнуло что-то почти умоляющее, и это зрелище одновременно ударило мне в грудь и отозвалось болью в члене. Тревожное чувство вновь пробудило гнев. Она пустила мне кровь, пока я был сосредоточен на ее голой заднице. Глупая ошибка с моей стороны. И теперь одним взглядом она заставила меня усомниться в собственных дурных намерениях.

Я предупредил:

– Не стоит тебе сейчас сопротивляться.

Я мог сделать то, о чем бы потом жалел: причинить ей боль или трахнуть ее. Я понимал, что мне не понравится первое, а второго я не хочу добиваться силой.

Опустив на мгновение взгляд, она восприняла мою угрозу всерьез и переместилась на постель, где легла на спину. Когда она послушно подняла руки над головой, ее футболка задралась до бедер. Заставив себя отвести взгляд от тени меж ее ног, я начал привязывать ее запястья к спинке кровати.

Она уставилась в потолок и не произнесла ни слова. Такие голубые и ясные, ее глаза стали почти прозрачными, и сейчас у нее был отсутствующий взгляд, который я ненавидел.

Пока последние два дня я оставался в Москве, занимаясь сомнительными деловыми аспектами бытия Дьявола, светлые волосы и легкий американский акцент слишком часто всплывали у меня в голове, чтобы я мог оставаться спокойным – даже между ежечасными отчетами Юлии о том, чем занята Мила.

Только за то, что она вторглась в мои мысли, я должен оставить ее томиться в своих страданиях. Но мне нужно было кое-что от нее. То, что сказало бы мне: она думала обо мне так же много, как и я о ней.

Закрепив ее запястья, я сел на край постели и не смог удержаться от того, чтобы не провести рукой по ее обнаженному бедру. Ей не давали бритву, чтобы она не порезала себе вены, но теперь у меня было чувство, что она не выберет такой легкий путь.

Было что-то новое и невинно-сексуальное в том, чтобы провести рукой по гладкой коже и ощутить легкость щекочущих светлых волос. У меня не было неэпилированных женщин с тех пор, как я был подростком, и тогда это обычно был трах в одежде у уличной стены.

– Тебе нужно побриться, котенок.

– Тебе нужно заглянуть в свою темную душу и найти совесть.

Я усмехнулся и скользнул ладонью вверх, миновав то место, внутри которого я больше всего хотел оказаться, проник под ее футболку, большим пальцем погладив изгиб бедра.

– Это не я только что убил человека.

Я почти пожалел, что сказал это, когда слеза скатилась по ее щеке. Ей, вероятно, хотелось бы прийти на похороны и извиниться перед каждым членом никчемной семьи Адрика. На самом деле, я не знал, никчемны ли они, но большинство семей были именно такими.