– Я не слышал ни о каких твоих новых подвигах в последнее время, – ответил он. – Ну, если не считать подростка в твоей постели.

Я постучал сигарой по столу, выдержав его пристальный взгляд.

– Я был занят.

– Слишком занят для Нади Смирновой?

Когда мы были моложе, я всегда был рядом с братом. Мне всегда приходилось прилагать некоторые усилия в отношениях с женщинами, но это лишь помогало мне совершенствоваться. Год назад мне понадобилось всего пятнадцать минут, чтобы трахнуть лицом вниз на моем письменном столе оперную певицу, влажную мечту многих, Надю Смирнову. Она была легкодоступна и готова на все, хотя ее ревность причиняла столько хлопот, что она того не стоила.

– Наде нравится, чтобы ее шлепали, когда она кончает. Это начинает портить мне настроение.

– Очаровательно.

Я усмехнулся.

Его взгляд остановился на следах от ногтей на моей шее.

– Похоже, ты пока не приручил свою зверушку.

Я откинулся в кресле.

– Всему свое время.

Он встал, подняв Кэт на руки.

– Твоя месть в твоих руках. – Он остановился перед дверью и обернулся ко мне. – Я бы посоветовал тебе отомстить и не играть с едой, пока она не укусила тебя в ответ.

Я сдержал ответ. Мне хотелось заверить его, что я не съем свою зверушку, – по крайней мере так, как он предложил, – но сказать это значило дать ему новое оружие против меня.

– Мы найдем, где остановиться, раз твоя комната для гостей занята.

– У меня их тут еще десять. Выбирайте.

– Не уверен, что обстановка будет подходящей для семьи.

– Думаю, бесполезно пытаться оградить Кэт. У нее, вероятно, уже есть несколько планов смерти для брата, который вот-вот родится. – Это была шутка, но я действительно считал, что своего брата она низведет до статуса раба.

Кристиан не оценил шутки.

– Как долго ты здесь пробудешь? – спросил я.

– Несколько недель. Джианна хочет провести тут некоторое время, прежде чем ребенок родится.

Как только он ушел, я закурил, глубоко вздохнул и закинул ноги на стол.

Я не ожидал, что Мила окажет сопротивление и что я потеряю самообладание, когда увижу ее голой. Просто, черт возьми, этого было слишком много. Так много всего, к чему можно было прикоснуться, с чем можно было поиграть. Длинные ноги и гладкая безупречная кожа. Новообретенная ненависть и сверкающие глаза. Я хотел увидеть, как взгляд снова смягчится, когда я наконец войду в нее.

Мои размышления прервал появившийся в дверях Виктор. Внимание привлекла татуировка с коммунистическим серпом и молотом на его бритой голове. Он набил ее в тюрьме с помощью полученной контрабандой швейной иглы и резины с каблука собственного ботинка. У меня тоже осталось немало сувениров со времени, проведенного в переполненных камерах Бутырки. Включая татуировки и договоренности.

– Николай снова стал проблемой, – сказал он мне по-русски.

Мой вор всегда достаточно зарабатывал, уклоняясь от налогов и зарабатывая на продаже подержанных авто, а точнее – на борделе в подвале.

– Его арестовали как сутенера двенадцатилетней девчонки.

Я прикусил сигару, грудь пронзила волна жара. Честно говоря, я ненавидел проституцию. Я бы обошел ее десятой дорогой, если бы считал, что смогу полностью изгнать ее с улиц Москвы. Этого не смог бы сделать даже Бог, так что я пытался извлечь из этой индустрии выгоду.

Но педофилы… их я ненавидел больше всего. Окровавленные простыни, приторный запах одеколона и звон монет на грязном складном столике. В тюрьме таким насильно ставили тату с русалкой… если они достаточно долго оставались вне поля моего зрения, чтобы успеть сделать это прежде, чем я голыми руками забью их до смерти.

– Где он? – спросил я.

Виктор дал мне номер камеры предварительного заключения, той, где у меня как раз работало достаточно купленных полицейских.

– Пошли жене Николая открытку с соболезнованиями, – сказал я.

Виктор вышел, не ответив ни слова. Следующим утром Николая найдут в камере повесившимся.

Я выдохнул колечко дыма, рассматривая фальшивую сережку в форме сердца на своем столе. Моя маленькая веганка не носила ни меха, ни бриллиантов. Учитывая ее фамилию, было неожиданностью обнаружить у нее мягкое сердце, впрочем, в нем скрывался огонь.

Я хотел узнать, насколько сильно он обжигает. А затем – затушить его.

Я хотел Милу, но также хотел, чтобы она хотела меня. Ее слезы нервировали. Я не мог забыть ее шокированное выражение после того, как я дал ей легкую пощечину. Надя бы в мгновение ока оказалась у моих ног, а не смотрела бы на меня так, будто я задушил детеныша горбатого кита.

Очевидно, я не мог заставить эту девушку подчиниться, что немного усложняло ситуацию. Особенно потому, что я не выносил ее извинений. Они заставляли меня вспоминать о том, что она не замешана во всем этом. Они заставляли меня чувствовать, что у меня есть совесть, а это совсем никуда не годилось. После прошлой ночи я, казалось, не мог доверять себе, когда был с ней – только не со следами ее ногтей на моей шее и будоражащим осознанием того, что у нее хватило смелости укусить меня. Я бы оставил ее на несколько дней, чтобы огонь утих.

А тем временем…

«Иван», крутилось у меня в голове, пока я выпускал очередное облако дыма. Напряженный шепот внутри меня становился сильнее.

Прежде чем закончить с ней, я хотел найти того, кто претендовал на мою зверушку.

Тук. Тук. Тук.

Я сидела на подоконнике, постукивая пальцем по холодному стеклу и пытаясь привлечь внимание одинокого кролика посреди снежной пустоши. За последние четыре дня он стал моим другом. Четыре дня, которые я провела взаперти в этой комнате.

Женщина средних лет, обладательница тугого пучка, вечно хмурого взгляда и, по-видимому, единственного средневекового черного платья, три раза в день приносила мне еду.

– Можешь звать меня Юлия. Я экономка. Не люблю беспорядок, – так она представилась.

Я не ответила, поглощенная вечно запертой дверью, которая наконец открылась. Я шагнула к ней, но замерла, когда увидела в коридоре человека со автоматом, прижатым к груди. Я представила, как побегу и за мной последует град пуль.

Судя по тому, что я видела из эркерного окна, я находилась на втором этаже стоящего особняком дома. Большой и каменный, он стоял один посреди снега и деревьев. Даже если бы я разбила стекло и сумела выпрыгнуть, не сломав ногу, сомневаюсь, что смогла бы далеко уйти в одной футболке с изображением Элвиса.

В первый день я полностью отказалась от пищи, получив осуждающий взгляд Юлии и слова: «У тебя будут неприятности».

На второй день, когда я отказалась от завтрака, она передала мне записку.

«Каждый раз, как ты отказываешься от еды, ты добавляешь себе еще день в этой комнате.

Выбирай мудро, котенок».

Я спустила записку в унитаз. А потом отказалась от обеда. Юлия сунула мне еще один огрызок бумаги.

«Могу лишь предположить, что моя зверушка хочет, чтобы я кормил ее с рук.

Но, просто чтобы ты знала, от одной мысли о моих пальцах у тебя во рту у меня встает».

Ужин я съела.

Часы проходили в этой спальне, мне нечего было делать, нечего было смотреть, кроме домашнего порно на телевизоре. Свой единственный предмет одежды я стирала в раковине ванной куском мыла и принимала душ чаще, чем это было нужно, только из скуки… Может быть, из мстительности, надеясь увеличить счета Ронана за воду.

Вскоре я поняла, что одиночество – это худшая пытка. Особенно проводимое в размышлениях над своими чувствами и сомнениями. Я задавалась вопросом, был ли папа ответственен за смерть того парня, и если да, то не отвернусь ли я от него из-за этого. Я точно не была достойным человеком, которым стремилась стать, поскольку не думала, что смогу это сделать.