Мы с Ронаном танцевали один и тот же танец в течение трех дней.

Мы завтракали вместе, словно пара с серьезными семейными проблемами, затем он отправлялся в Москву, скорее всего, затем, чтобы манипулировать и калечить, а меня препровождали обратно в комнату.

В попытке заслужить немного свободы и выбраться из этого кошмара, я вела себя так хорошо, как только позволял мой несдержанный рот, хотя мне хотелось кричать.

Ронан, Юлия и молчаливая горничная были единственными лицами, которые я видела изо дня в день, а дни уже путались у меня в голове. Я не знала, в какой момент это случилось, но начала с нетерпением ждать завтрака, хотя бы ради того, чтобы избавиться от разъедающей разум скуки.

На третье утро ко мне пришло осознание.

– Я знаю, что ты делаешь, – объявила я за обеденным столом.

Ронан поднял взгляд от телефона, который, вероятно, был приклеен к его руке. Если глупое устройство не восклицало глубоким голосом «Вкусно!» и «Восхитительно!» посреди игры в Candy Crush, то постоянно звякало текстовыми и почтовыми уведомлениями.

Он вскинул бровь.

– И что я делаю?

– Пытаешься стокгольмскийсиндромизировать меня.

Мне показалось, он сейчас рассмеется.

– Такого слова не существует.

– Как будто мне нужен грамматический совет от того, кто в одном предложении использует слово на «еб» как существительное, глагол и прилагательное.

– Это слово универсально.

– Не настолько.

Тяжесть его взгляда могла соперничать с ударной волной.

– Когда я буду трахать тебя, котенок, обещаю, ты будешь употреблять это слово в гораздо более «расширенном» значении, чем я.

Вывернутая наизнанку его словами и напряжением во взгляде, я приложила все усилия, чтобы не отвести взгляд и не заерзать на стуле. Грубое обещание заставило мое дыхание замедлиться, но тот факт, что он знал, как верно складывать слова в предложения, вызвал раздражающую волну жидкого тепла внутри меня. Даже прилагательное он употребил верно.

– Достаточно универсально для тебя? – спросил он. Выражение его лица говорило о многом.

Ронан – «один».

Мила – «ноль».

Не в силах сдаться я пробормотала:

– «Расширенный» было несколько неоправдано.

– Мне казалось, ты умеешь достойно проигрывать.

Я молча обдумывала его ответ. Я никогда не была склонна к соперничеству, но каждый разговор с Ронаном казался мне схваткой, в которой я обязана была победить. Может быть, похищение русским мафиози меняло девушек, а может быть, я просто хотела содрать его кожу, чтобы продемонстрировать монстра под ней. Было несправедливым то, как он легко прятался за привлекательным лицом и дорогими костюмами.

Он встал, сунул телефон в карман и застегнул пиджак.

– Увидимся завтра, котенок. – Затем он вышел из комнаты, вновь оставив меня одну, словно я была лишь мимолетной мыслью, сбивающей его с планов о мировом господстве.

Он так и не ответил на мой вопрос, но его безразличие и то, как он отступил, навели меня на мысль о том, что я ошибаюсь. Что ему никогда не приходило в голову манипулировать моими телом и душой. Теперь я чувствовала себя нелепо из-за того, что пришла к такому выводу. Если он так сильно хотел переспать со мной, он мог просто взять свое. Он точно не подходил ни под одно определение мягкотелого человека. Может быть, он не испытывал нетерпения, чтобы форсировать этот вопрос. Может быть, эти утренние «свидания» удовлетворяли его желание немного развлечься за завтраком.

Я покрутила ложкой в тарелке с кашей, которую он не заставлял меня есть. Неприятное чувство разлилось внутри. Отвратительно, но я была уверена в том, что оно было вызвано мыслью о том, что Ронан может потерять ко мне интерес, или тем, что таймер уже отсчитывал последние часы папиной жизни.

Самый отвратительный вариант не имел со всем этим ничего общего. Когда спина Ронана скрылась из виду вместе с его сквернословием и запахом леса, его место заняло одиночество, заполнить которое присутствие Юлии было не в силах.

«Je le hais. Tu le hais. Nous le haïssons. Я ненавижу его. Ты ненавидишь его. Мы ненавидим его». Я пялилась в потолок, устало спрягая французские глаголы самым забавным образом, какой смогла придумать.

Дверь открылась, и после короткой паузы, понадобившейся, чтобы наклониться и поднять с пола сломанную дверную ручку, Юлия сказала:

– Это дом, а не сарай.

Я полагала, она имела в виду тот момент, когда я в пять утра до боли колотила в прочную дверь и кричала: «ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ!». Но кто знает, в этом доме она могла иметь в виду и то, что я говорю по-французски.

Игнорируя ее, я повторила без всякого энтузиазма: «Je le déteste. Tu le détestes. Nous le détestons. Я его ненавижу. Ты его ненавидишь. Мы его ненавидим».

Потолок, куда я смотрела, заслонило суровое лицо.

– Что с тобой не так?

– У меня месячные, – объяснила я.

Она сморщила нос, будто я – странное и отвратительное существо, затем на мгновение исчезла из комнаты, убедившись, что дверь за ней закрыта на засов, вернулась с коробкой тампонов и уронила ее мне на лицо.

– Ой, – жалобно протянула я, потирая лоб.

Она фыркнула.

– Ведьма, – проворчала я.

– Сучка.

Сегодня был худший день, у меня начались боли. Этим утром я решила, что сделаю все, чтобы выбраться из этой комнаты: обуздаю сарказм, продам душу, отсосу Дьяволу – все что угодно. Еще один день этого безумия, и я буду такой же чокнутой, как Ренфилд в «Дракуле». Я уже вела ночной образ жизни и сомневалась в своем веганстве. Завтра я начну есть жуков.

Моя матка, наказывающая меня за то, что я не залетела в этом месяце, должна была значительно усложнить контроль за тем, что я говорю. Я никогда не стремилась быть идеальной, но во время месячных? Я была очень, очень далека от идеала.

– Ты опаздываешь к завтраку, девушка.

– Просто дай мне спокойно умереть.

– Мне нравится эта комната. Иди умирать вниз.

Десять минут спустя я вошла в столовую в блузке цвета солнца и струящейся юбке, по пятам за мной следовала Юлия. Она бросила извиняющийся взгляд на Ронана за то, что доставила меня с опозданием. Я бы и глазом не моргнула, если бы она поклонилась ему на выходе.

Он просто кивнул ей, не отнимая телефона от уха. Я направилась к своему месту и положила на тарелку фрукты. Ронан улыбался тому, с кем разговаривал по телефону. Наверное, Наде. Мне было ее немного жаль, но в то же время я считала, что характер у нее – как у статуи с козлиной головой.

Лениво отвечая по-русски, Ронан наблюдал, как я кладу в свою чашку горячего чая три кубика сахара. У меня стоял горький привкус во рту, его могло смыть только что-то приторно-сладкое. Наконец он закончил разговор, сказав милое и раздражающее «до свидания», прежде чем погрузить комнату в тишину.

Через минуту он сказал:

– Хочешь чашку диабетика, только попроси.

Я прикусила язык, чтобы не ответить на автомате: «Как считаешь, двух хватит, чтобы тебя больше не видеть?» – и сказала с теплотой:

– Не нужно, спасибо.

Он откинулся на спинку стула, а в его взгляде промелькнуло что-то похожее на веселье.

– Поздно вечером или рано утром? – Намек был ясен: он слышал мои крики и стук в дверь, но проигнорировал меня.

«Je suis calme. Tu es calme. Nous sommes calmes. Я спокойна. Ты спокоен. Мы спокойны».

– Мне просто трудно заснуть от всего этого волнения. – Сарказм – подлая сучка – часто брал надо мной верх.

– Я и не знал, что в моей комнате для гостей есть такие замечательные развлечения. – Его глаза сверкнули. – Ну… если не считать того видео, что я тебе оставил. Я знаю, по телеку много чего показывают, но время от времени стоит расширять горизонты – например, посмотреть ситкомы.

Мы оба знали, что телевизор в комнате настроен так, чтобы показывать бесконечное порно. Волна холода пробежала по моей коже, пока я пыталась сбить поднимавшийся жар. Я не хотела возвращаться в ту комнату. Ему придется тащить меня, брыкающуюся и кричащую, именно это он и сделает, если я буду его злить.