— Тебе не следует быть столь откровенным с этим юнцом, Анри, он не в меру горяч, — предупреждал дофин, — он всё время твердит о крестовом походе. Я не верю ему. Пушки ему нужны для чего-то другого.

— А вам понятны были мои объяснения, монсеньор?

— Сказать по правде, нет, Анри.

— Не расстраивайтесь, монсеньор, эту тарабарщину никто не поймёт, — и оба от души рассмеялись.

Как всегда, они отлично поняли друг друга. Зависть к Бургундии и страх перед нею глубоко коренились во французских сердцах, и даже в этой почётной ссылке у гостеприимных и радушных хозяев Людовик и его соратники не могли от них избавиться. К тому же Карл Шароле обладал необузданным нравом и был склонен впадать в крайности, в противоположность самому дофину, сознательно и последовательно избегавшему их всю жизнь и инстинктивно не доверявшему максималистам.

По случаю приезда дофина, а также желая в соответствующей обстановке объявить о начале крестового похода, герцог Бургундский устроил грандиозный праздник. В былые времена, когда турки ещё только угрожали нашествием, христианское воинство постилось и возносило молитвы. Ныне же, когда они не только угрожали, но и завоёвывали христианские земли и вырезали целые деревни, первый из рыцарей христианского мира веселился.

Людовик, потрясённый обилием блюд и разнообразием утвари, в которой они подавались, мысленно подсчитал, что весь этот парад кулинарных изысков должен был обойтись бургундцам в сумму, превышающую годовой доход Дофине.

Большой зал Отель де Виль (Ратуши) в Лувене, прекрасно спланированное сооружение с десятью витражами на десяти окнах, выходящих на городскую площадь, был богато украшен множеством укреплённых на стенах факелов, которые освещали помещение ровным жёлтым светом. Кроме того, они распространяли приятный тонкий аромат, по которому сразу можно было догадаться, что материалом для них послужил воск, шедший во Франции на изготовление только самых лучших свечей. Столы, покрытые красиво расшитыми фламандскими скатертями, были густо заставлены серебряными тарелками, серебряными вилками и канделябрами; а на тарелках лежало всё, что только может представить себе человек с самым буйным воображением — настоящее королевство в миниатюре. Пирожные в виде замка высотою в три фута, церкви с маленькими сахарными головками в форме колоколов, единорог с карамельным рогом, приготовленный из мяса благородного оленя, журавли с запечёнными в них маленькими фазанами, нашпигованными мелкими перепелами, которые в свою очередь скрывали в своём чреве крошечных колибри. Жареные лебеди с белоснежными сахарными крыльями плавали в озёрах собственного дымящегося сока, в которых, впрочем, кроме них, утопали ещё и апельсины, яйца ржанки и спелые сливы. В довершение всего на одном из столов возвышалась голландская мельница с выпеченными в мельчайших деталях крыльями. Из мельницы тонкой струйкой выливалась винная река и стекала прямо в серебряный кувшин, не успевавший, однако, наполниться до краёв, так как рыцари усердно окунали в него свои кубки, вновь и вновь поднимали их и осушали до дна за здравие и во славу герцога Филиппа Доброго.

Дофин насчитал сорок восемь различных сортов мяса, рагу, рыбы, дичи и десертов, причём некоторые из блюд оказались до того изысканными и утончёнными, что дофин пожалел о непритязательной гренобльской кухне. Ему пришлось вежливо отказаться, к примеру, от пирога из розовой полевой мыши, а также от салата из улиток, которому, как полагал герцог Филипп, придавали особую прелесть филе из маринованных змей.

Всё время, пока продолжалась эта «скромная» трапеза, в зале звучала музыка менестрелей, игравших во вполне современной манере, однако сам оркестр размещался за импровизированной ширмой, увитой розами так, чтобы голос арфы казался неким волшебным дополнением к общему веселью, ещё одним блюдом на сказочном столе. Эпоха менестрелей уходила в небытие вместе с золотым веком рыцарства, но никто из присутствующих об этом не догадывался.

Потом пришла очередь петушиных боёв, травли медведей и борцовских состязаний. Шум и кровь при подобных забавах неизбежны — птицы пронзительно кричали перед смертью, медведи, которых рвали на части злобные собаки, издавали душераздирающий рёв, а борцы не только обхватывали друг друга могучими руками и бросали оземь, но и обменивались ударами нечеловеческой силы, и удары эти разрешалось наносить в любое время и по любой части тела. Стремительные и жестокие выпады тоже входили в старинное суровое представление о чести.

Дамы оставались за столом всё время празднества. Здесь были: беременная графиня Шароле и герцогиня Бургундская, супруга герцога Филиппа — португальская принцесса, она отличалась величественными манерами и, казалось, за долгие годы своего замужества так до конца и не привыкла к тому здоровому и свободному климату, что царил при бургундском дворе.

— Герцог всегда говорит, — произнесла она, приветливо наклоняясь к Людовику и улыбаясь, — что праздник без женщин — всё равно, что природа без весны и весна без цветов. Не правда ли, сказано по-рыцарски? Вы согласны? Может быть, во Франции иные обычаи?

— Они были иными в Дофине, госпожа герцогиня. О Франции я ничего не могу вам сказать, раньше и во Франции поступали иначе.

К концу пиршества для дам, которые скорее всего не стали бы пить поданные в это время креплёные вина и коньяки, принесли слегка подслащённый по восточному обычаю сок из апельсинов и дынь в ведёрках, полных снега. Дофину, конечно, приходилось пить оранжад, он даже слышал, что его положено охлаждать альпийским снегом. Но во Фландрии не было гор, и Людовик удивился, каким образом герцогу Филиппу удалось сохранить этот снег. Он хотел было спросить об этом у Анри, но тот сидел за другим столом, а за этим никого не было, кроме него самого, царствую щей четы Бургундии и графа и графини Шароле.

Карл шутливо намекнул на интересное положение своей жены, та улыбнулась и с притворной застенчивостью опустила взгляд ко дну своего хрустального кубка.

— Мне кажется, монсеньор, у вас нет наследника... — Карла распирало от гордости. Он был немного во хмелю.

— Это одна из тех милостей, которую Господу пока что неугодно было мне оказать, — отвечал Людовик, краснея.

— Ты забываешься, Карл, — тихо заметил герцог.

Возникла неловкая пауза, и в разговор поспешно включилась графиня:

— Мы так надеялись, что Шарлотта приедет с вами, монсеньор. Все мы здесь наслышаны о её пленительной красоте, и ведь она уже вполне взрослая женщина.

— Должен заметить, что Шарлотта и впрямь настоящая женщина, очаровательная, весьма образованная и благочестивая, — подтвердил Людовик сдержанно.

— Если память мне не изменяет, благочестие старика Амадея завело его чересчур далеко, — усмехнулся Карл.

— Карл! — раздался окрик герцога. Обращаясь к Людовику, он сказал:

— Мы очень рассчитываем на то, что в самом скором времени она будет с нами. Ведь если что и омрачает радость от встречи с тобой, так это отсутствие Шарлотты.

— Я сам всё время убеждаю её приехать, — ответил Людовик, — но герцог Людовико полагает, что в Савойе она будет в большей безопасности.

— Вот как он полагает! — взорвался наконец граф Карл. — Отец, с каких это пор захудалая имперская провинция считается безопаснее Бургундии? Неужели вы потерпите такую наглость?

Герцог беспомощно посмотрел на Филиппа де Комина. Ловкий дипломат, всегда готовый в трудный момент поддержать своего господина, осторожно заговорил:

— Видимо, монсеньору дофину нелегко признать, что, пока его тесть не позволяет госпоже дофине покинуть Савойю, ему гораздо проще уклоняться от выдачи её приданого, которое он должен был выплатить уже давно...

— Людовик, мальчик мой, тебе нужны деньги?

— Нет, дядюшка.

— Филипп де Комин, монсеньор дофин нуждается в деньгах?

— Он прибыл ко двору вашей Светлости без единого су в кармане. Казна Дофине оставлена им нетронутой.

— Поразительно! — пробормотал Карл.