У брата Жана не было перстня, но умный пёс, видя, как его хозяин благоволит к этому человеку, подошёл и лизнул ему руку. Охотники захохотали и захлопали в ладоши. Анри усмехнулся. Амадео Савойский вытаращил глаза от изумления: казалось, даже собаки в Дофине способны выполнять самые сложные трюки по единому слову дофина. Охота началась весело, и всё обещало её участникам удачу.

На противоположном берегу Изера, прямо напротив Гренобля в излучине, образованной резким поворотом реки к югу, стоял густой лес. Здесь росли дофинесские клёны — осенью они окрашивали здешние края в яркие цвета, лиственницы, о которых дофин проявлял особую заботу, зная, что они ценятся как строительный материал, гибкие прибрежные ивы, в зарослях которых расставляли силки на горностая, и, наконец, в той части, где равнина поначалу плавно и незаметно поднималась, чтобы затем, милях в десяти к северу, резко перейти в горные склоны Гран Шартрез, высились вечнозелёные сосны.

Раньше здесь жили только лесничие и охотники. Они добывали зверя и зарабатывали на жизнь мелкой торговлей в Гренобле. То были обеспеченный и добродушный народ, почти неотличимый от беглецов, которые не выдерживали притеснений местных баронов, и каторжан, спасавшихся от закона. Теперь эти места населяли законопослушные и трудолюбивые люди.

Они отличались трудолюбием, ибо Людовик ненавидел праздность и позаботился о том, чтобы трудолюбие приносило доход Иные охотились на серн, за шкуры и мясо которых хорошо платили; другие жгли уголь на порох для Анри, и каждый теперь обрабатывал собственный небольшой участок, выделенный по указу дофина. Закон, принятый на второй год его правления в Дофине, запрещал охоту на этих участках без позволения хозяина под угрозой штрафа в 10 франков даже для знати, впрочем, конечно, не распространялся на самого Людовика. В Европе тогда о таком и не слыхивали.

А законопослушны эти люди были оттого, что боялись закона. Укрывая преступника, они становились с ним заодно. Если ему отрезали уши, то и им отрезали уши. Если его приговаривали к повешению, то и их тоже. Все без исключения три дня в неделю проводили на строительстве дорог, составляющих предмет зависти соседних провинций, однако же, как рассказал брату Жану проводник, не жаловались, так как со всеми обращались одинаково и каждый знал свои обязанности.

Более того, Людовик смягчил введённые им же жёсткие правила, нередко устраивая внеочередные праздники, вроде сегодняшнего — в честь подписания договора. А за хорошую работу полагалась премия. Проводнику брата Жана дали золотую монету и наняли сопровождать всю охоту, — знак особый, ибо Людовик прекрасно знал местность и в проводнике не нуждался.

Мост через Изер был украшен знамёнами Савойи, Франции, Дофине и Империи, а также геральдическими символами баронов и прочих важных персон, принимавших участие в охоте — лилии, орлы, какие-то диковинные животные азиатского происхождения, — их изображения появились во времена крестоносцев, — на прямоугольных штандартах красовались шлемы, башни, полумесяцы, пояса и кресты любой расцветки и формы; на шестах, подобно корабельным парусам, торжественно развевались флаги. Все эти многочисленные знаки достоинства и чести трепетали и хлопали на ветру, звеня, как крепкий, тугой ветер, который, вея с гор, обещает ясный день.

Из окна своей спальни кардинал Савойский, не снявший ещё ночного колпака, помахал отъезжающим ярко-алым платком и пожелал им удачной охоты. Решётки на башнях по обе стороны реки были высоко подняты, ворота широко распахнуты, мосты разведены. Сети, верёвки, копья, ножи и стрелы — вот оружие охотников. Никто не взял с собой меча и, уж разумеется, огнестрельного оружия. Из дворца донёсся резкий и призывный звук фанфар, и кавалькада двинулась в сторону леса, но затем наступила тишина, ибо это была охота на серн, и даже лошадиные копыта обмотали кожей. Несколько десятков горностаевых капканов, по преимуществу рядом с кроличьими норами, были опустошены. Останки незадачливых зверьков клали в специальные мешки, привязывали к ним камни и бросали в Изер. Это всегда напоминало Людовику о казни Александра де Бурбона, и он предпочитал не смотреть.

— Что ж, это послужит им уроком, не будут вторгаться во владения кроликов; они слишком большие лентяи, чтобы рыть собственные норы.

— Утопление — не самая мучительная смерть, хотя так может показаться, поскольку живые существа сопротивляются. Иногда мне приходится истреблять животных ради их органов, которые нужны для изготовления лекарств. В таких случаях я тоже всегда топлю их.

Брат Жан говорил чистую правду. Иногда его приглашали причастить кого-нибудь, кто едва не утонул, и вдруг выяснялось, что тот уже вполне оправился и с упоением рассказывал, что после первого ощущения ужаса, когда ты ещё задыхаешься, тебя вдруг захлёстывает волна великого покоя. Наверное, животным, лишённым человеческого воображения, этот ужас неведом. К тому же ему хотелось успокоить и ободрить дофина, который, как он заметил, отвернулся, когда топили горностаев.

Людовик задумчиво посмотрел на него.

— Впрочем, в зверях я разбираюсь мало, — продолжал брат Жан, — я даже не знаю, смелы охотничьи собаки или же трусливы. Они вынюхивают что-то в земле, настороженно подходят к силкам, застывают в неподвижности — хвост опущен, шерсть торчком, одна лапа всегда оторвана от земли, словно при первом же признаке опасности они готовы сорваться с места и убежать. Всё это так странно.

Людовик от души расхохотался.

— Да ведь их же этому нарочно обучали, мой благочестивый друг, — он свистнул Пегасу, и тот пулей подбежал к хозяину. — Пегас, красавец мой, епископ вот говорит, что ты — трус. Неужели ты стерпишь такое?

Амадео Савойский наблюдал за этой сценой, ожидая, казалось, какого-то нового фокуса, но Пегас просто потянулся, энергично замахал хвостом и поднял морду.

— Вот видите? — спросил дофин. — Ему даже не знакомо это слово.

К полудню одного из слуг отослали назад в Гренобль с мешком горностаевых шкурок для кардинальской мантии.

Хотя в тот год в горах выпало много снега, серны остались выше, чем обычно. Наверное, потому, подумалось Людовику, что в лесу стало больше людей. Тем не менее под конец дня у подножия Гран Шартрез они наткнулись на нескольких животных. При подъёме с каждым шагом самочувствие дофина ухудшалось, и для себя он решил, что, как только уложит одну серну, сразу же прекратит охоту под каким-нибудь предлогом, сошлётся, например, на преклонный возраст и усталость брата Жана, необходимость вернуться к кардиналу, наступление сумерек — неважно, что именно. Удобнее всего, наверное, будет сослаться на скверное состояние брата Жана — судя по его виду, он и вправду устал, и всё время ёрзал в седле, как если бы он стёр себе кожу за время долгого путешествия из Парижа.

Тут как раз они увидели стадо. Прежнее невезение обернулось теперь в пользу охотников, потому что несколькими метрами ниже серны могли учуять людей, лошадей и собак. Здесь же, чуть выше, они оказались против ветра, так что животные не могли заметить охотников, пока те не подошли на расстояние выстрела из лука.

Дюжина стрел оторвалась от тетивы одновременно, и несколько серн тут же свалились замертво. Другие стрелы только задели животных, их ноги подкосились, и слуги добили их ножами.

Но старый матёрый самец ушёл. Он словно взвился в воздух в тот самый миг, когда стрела дофина, пущенная чуть выше, чем следовало, ударилась о его рога. Безошибочный инстинкт вывел опытного, мудрого зверя на узкую тропинку, которая проходила по каменистому краю лощины. Мгновение спустя он исчез из поля зрения.

Людовик помнил этот овраг, он был неглубок, по крайней мере в этой части. Он надеялся, что сделает удачный выстрел. Пегас рванулся вперёд; дофин пришпорил лошадь и устремился за ним, вставляя на ходу новую стрелу в лук:

— За ним, Пегас! Загони его, красавец мой! Ему от нас не уйти.

Услыхав этот клич и увидев, что Людовик резко пустил лошадь вверх по скользкой дорожке, брат Жан тоже всадил каблуки своих мягких башмаков в лошадиные бока, хотя кроткая кобылка, что ему досталась, не была приучена к охоте и галопом скакать не умела, так что он сразу же сильно отстал от дофина, его собаки и преследуемого ими самца серны.