Теперь Бог позволил ему уничтожить французских демонов. Теперь он выполнил свою клятву Богу. Твёрдо решив сдержать её, он подтвердил благородное происхождение Девы Марии, одарил её титулом французской графини и поместьем и забрал поместье обратно, чтобы управлять этим вассальным владением самому.

Никто не смеялся над ним, а многие преданные церкви люди обвиняли его в грехе.

Озадаченный, Людовик спрашивал:

— Грех! Ради бога, скажите, в чём он?

— В унижении имени Святой Богородицы, — отвечали те.

Но он отвечал, что не мог найти большей почести, и предлагал им найти в его правлении хотя бы один момент, когда бы он подарил кому-то хоть клочок земли да ещё и просил хозяина позволить ему управлять поместьем. А это и было тем, что он сейчас делал. Это была особая почесть, которую он оставил только для Богоматери.

Люди вспомнили красивую легенду о нотр-дамском менестреле. История эта была зловещей и трудной для понимания, хотя, возможно, менестрелю тоже была оказана подобная почесть.

Зловещим представлялось и то, что он заключил себя в своём угрюмом убежище, куда даже королева не допускалась без разрешения. А ведь в прежние времена он ужинал с ней в обычной таверне в окружении простых людей. Распространились слухи о том, что Оливье собрал нескольких помощников, которые исчезли во тьме Плесси-ле-Тур и появлялись только изредка. Их тубы были сжаты, они были подавлены и, видимо, боялись выразить вслух своё мнение, даже о погоде.

Оливье докладывал королю:

— В народе говорят, что ваше величество больны.

— Они же не говорят, что я мёртв, — пошутил король.

Вскоре лекарь смог сообщить, что говорят и это. Слухи возникали совершенно разные. Затем неожиданно король появился на молитве в соборе, совсем не изменившийся, как все могли заметить, разве только постаревший, как будто год ему шёл вместо двух. Люди думали, что он становится всё более хвастливым к старости: никто ещё не надевал столько дорогих мехов сразу. В народе разошлось это убеждение. Казалось, что искра недовольства вспыхивает среди железной дисциплины: «Король всегда старался произвести впечатление на других, а теперь обманывает таким образом всю Францию». Людовик сделал Францию могущественной, и он же сделал её скучной.

Внезапно, зимой 1477 года король, Франция и весь мир были потрясены нежданным видением в небе. Это была комета, не менее яркая, чем та, которая появилась в 1456 году, когда Людовик ещё дофином бежал ко двору герцога Филиппа, подальше от своего разгневанного отца. Это была необъяснимо зловещая комета. Жизнь была слишком скучна и слишком однообразна — французам нравилось появление кометы, поскольку оно давало им пищу для размышлений и переживаний. А король, помня, чем кончилось появление первой кометы, закутывался плотнее в свои меха и молился. Он чувствовал предостерегающий озноб, который приближался перед приступами. О Боже, у него опять будет приступ!

Оливье пытался ободрить его:

— Когда вы подхватили лихорадку, вы не получили приступа, хотя и озноб был. У меня есть план. Верьте в меня. Чтобы излечиться, вашему величеству необходимо переболеть перемежающейся лихорадкой.

— Делай что хочешь. Но торопись. Я боюсь. Я потерял своё наследство, когда появилась прошлая комета.

Оливье и его доктора рыскали по всему городу и окрестностям, стучали в двери всех домов и больниц, тюрем и монастырей и искали, где только можно, жертву перемежающейся лихорадки. Король желал отужинать с этим человеком, будь то ребёнок, женщина или мужчина. Теперь. Сегодня вечером!

А тем временем комета всё ещё была видна в небе. Люди шарахались, когда видели Оливье и его помощников — докторов. Многие больные люди вставали из кроватей и принимали такой вид, как будто они совершенно здоровы. Один или два калеки, больные настолько, что не могли идти, были отвергнуты. Болезнь должна быть определённая, а именно лихорадка, которая длится приступами каждые четыре дня.

Никого невозможно было найти.

Укутанный в тёплую мантию, потирая свой изумруд о голову, король неохотно покинул своё убежище и провёл ночь на болоте, вдыхая болезнетворный воздух под тем самым мостом, где схватил погубившую его лихорадку Анри Леклерк.

Но несмотря на все эти попытки, Людовику не суждено было подхватить перемежающуюся лихорадку, и даже слабости он не почувствовал. Но заметно было, что поведение его изменилось, и даже королева, которая была в Савойе, прослышала о его причудах. Она не могла объяснить это.

— Но он не колдун, он не вызывает духов под тем мостом, — говорила она уверенно, — я хочу навестить его. Возможно, это помогло бы прекратить злые толки.

«Всё равно, — думал король, — та комета что-то да значила». — Может быть, она появилась к добру? — предположил Оливье. — Да ты и сам в это не веришь.

И никто не верил. Доктор тяжело вздохнул. На следующий день комета исчезла.

На следующий день курьер из города Нант прискакал на взмыленной лошади, покрытой жестокими ранами от плети и шпор. Он принёс невероятные новости.

Герцог Карл, потерпевший несколько тяжёлых поражений от швейцарцев, наблюдал, как они вышли из Франш-Конте и вторглись в Лотарингию, провинцию, соединяющую южную и северную части обширных бургундских территорий. Если Лотарингия падёт, Бургундия будет расколота пополам. Во всех операциях швейцарцев просматривалась прекрасная стратегическая подготовка, а также, казалось, неистощимые запасы денег, припасов, оружия, провизии. Всем было ясно, что всё это поступает из Франции, но никто не мог доказать это.

Пастухи, о которых герцог отозвался так пренебрежительно, но теперь не мог победить, заняли Нанси, столицу Лотарингии. Засыпанные снегом, неравные силы герцога Карла осадили город.

В воскресенье 5 января в жестокой битве маленькая бургундская армия была рассеяна, а солдаты взяты в плен или погибли. Сам герцог убит неизвестным солдатом. Лишь на следующий день один из его пажей нашёл его труп, оказавшийся уже без прекрасных чёрных лакированных доспехов, обнажённый, растерзанный, обмороженный, наполовину занесённый снегом.

— Теперь, — закричал король, дрожа от радостного возбуждения, — Рейн будет моим! Звоните в колокола! Пускайте фейерверки! Разжигайте костры! Объявите праздник и выкатите бочки с вином на угол каждой улицы! — он взял под руку великого канцлера и протанцевал с ним по комнате.

Едва-едва не падая, Филипп де Комин танцевал, уставившись на свои туфли. Он ведь тоже был бургундцем и когда-то служил герцогу.

— Филипп! Ты какой-то неуверенный партнёр! Ты скорбишь о несвоевременно ушедшем господине? Нет, нет, я же лучше! Я выиграл, а он проиграл! Я жив — а он мёртв! Я великий монарх и ты — мой слуга. Он погиб, и я получу Рейн.

— Ваше величество! Вы совсем ослабеете, — предостерегал Оливье ле Дэм.

— Убирайся, ты, обезьяна!

Лекарь ушёл. Он решил позвать королеву, присутствие которой благостно влияло на короля, поскольку он следил за собой, когда она была рядом. Людовик услышал шорох её юбок, когда она входила в залу, торжественно, ровно и спокойно, и волна энтузиазма прошла.

— Расскажите ей всё, Филипп. Я сам себе не верю!

Филипп де Комин поклонился, улыбаясь. Он стал опять дипломатом и придворным, все его сомнения исчезли.

— У его величества есть прекрасные новости, мадам.

— У Франции есть прекрасные новости, — поправил король.

— Бургундия пала, сударыня. И всё говорит о том, что Франция скоро захватит её, если непредсказуемые случайности, как то: укрепление власти Габсбургов в Австрии или борьба за независимость в Нидерландах не помешают...

— Шарлотта, — перебил король, — канцлер будет объяснять тебе ещё десять минут то, что я могу выразить в двух словах. Мой последний враг погиб, и Бургундия распалась, но мне, пожалуй, ещё рано радоваться, потому что сейчас-то и начнётся борьба за главную добычу.

— Вы получите свою долю, — улыбнулась королева.

— Мою долю? Неужели?