— Принцессы тоже подрастают, — вздохнул Людовик, — скоро мне придётся выдавать их замуж.

Шарлотта просияла:

— Думаю, это верно. По крайней мере, тут мы единодушны. Анне уже тринадцать.

— Она выглядит такой маленькой, — раздумчиво сказал Людовик.

— А сколько лет было мне? — напомнила королева.

— Это разные вещи. Анна — моя дочь.

— А Карл разве не мой сын?

— Чёрт возьми! Он — мой сын!

— Людовик, Людовик, Людовик... — вздохнула королева. Иногда ей было приятнее и спокойнее в Савойе или Дофине, где она теперь проводила большую часть времени, вдали от угрюмой крепости Плесси-ле-Тур и споров с королём, чей характер она понимала всё меньше и меньше. Он всегда говорил, что скучает по ней, часто писал письма, когда был вдалеке от неё. Но она подозревала, что самые нежные из них сочинял Филипп де Комин, а те же, в которых всё было о политике, — вот те писал сам король. Теперь он не находил времени писать собственноручно.

Он лишь подписывал своим аккуратным, быстрым и очень разборчивым почерком: пять уверенных жёстких букв. Когда же она приехала на север, чтобы повидаться с ним, он оставался далёким, словно большое расстояние разделяло их. Она задавалась вопросом, были ли они вообще близки друг другу когда-нибудь?

Решив выдавать замуж принцесс, он времени даром не терял. Анну он выдал за Пьера де Боже Бурбонского, чтобы покрепче привязать мощный Бурбонский дом к трону; маленькую уродливую десятилетнюю Жанну — за Луи Орлеанского, ветреного молодого принца, который, можно было быть уверенным, не станет докучать ей, поскольку предпочитал соколиную охоту и скачки верхом через пятнадцатидюймовые барьеры. Однако брак Жанны обеспечивал преданность знаменитого дома Орлеанского. Ибо было нерыцарственно с феодальной точки зрения, некрасиво — с семейной, непрактично — с любой, поднимать руку на сюзерена, короля, и баснословно богатого тестя, который осыплет тебя милостями, если будешь послушен ему, и заключит в железную клетку — если нет. Анна писала матери, что счастлива. Жанна же так и не научилась писать.

Обе свадьбы сыграли пышно как национальные празднества. Но королева чувствовала себя одиноко без дочерей и упрекала себя за то, что слишком поспешно предложила выдать их замуж. Из Гренобля она писала, что собирается вернуться в Плесси-ле-Тур. Это было уступкой.

Из Парижа король отвечал ей, что настоятельно советует оставаться на юге. У него опять неприятности, писал он, старые неприятности, сейчас у него нет времени объяснять в чём дело, но в связи с этим у него нет ни одного свободного ото сна часа, который он мог бы посвятить ей.

— А таких часов — девятнадцать, — вздохнула королева. Не было смысла ехать.

Она написала, что вместо этого нанесёт визит новой герцогине Бурбонской, своей дочери Анне.

Из Сен-Кантена — как быстро переезжает король с места на место! — пришёл короткий ответ:

«Нет, мадам. Герцогиня сама приедет к вам. И вы обе оставайтесь на месте. Никому не говори, но северу угрожает вторжение. Здесь сейчас место только солдатам. Пришли мне шесть своих самых красивых фрейлин, весёлых, не жеманных. Людовик».

— Не понимаю, — прошептала королева, пряча письмо, пока какая-нибудь из весёлых фрейлин не прочитала его. Она стала подозрительной по отношению ко всем своим придворным. — Каких же распутниц я вскормила, сама того не подозревая.

Она показала письмо своему духовнику, мрачному престарелому савойцу.

— Преподобный отец, король, оказывается, такой же, как и все!

— Нет, мадам. В этом его не заподозрит и злейший враг, — он надел очки и стал читать.

— Я ненавижу его, — сказала королева.

Он посмотрел на письмо и улыбнулся.

— Думаю, в этом нет необходимости. Да, король достиг того возраста, когда ему нужно особое понимание и много искренних молитв. Но мой опыт в таких делах, о котором, возможно, мадам и не подозревает, позволяет мне с уверенностью сказать, что ни один мужчина не станет просить собственную жену прислать ему другую женщину. Необходимость такого количества молодых дам это — верный признак...

— Король свободен в своих действиях, — недовольно сказала Шарлотта. Но у неё появилась надежда. Король был также скрытен. Если бы они были нужны ему самому, она бы узнала об этом последней.

Поджав губы, духовник медленно произнёс:

— Увы, кажется, я понял. Это ещё одно следствие заключения кардинала. Ему нужны женщины для Зем-Зема.

Слух о том, что король посадил в клетку кардинала, объяснил он, вышел за пределы христианских земель.

— В Турции, — сказал духовник, — султан Баязет прослышал об этом, хотя мне жаль говорить об этом, он поздравил короля с таким смелым поступком. Что менее печально, турецкий властитель послал ему множество бесценных реликвий из Константинополя. У турок такой обычай — делать дорогие подарки, которые мы назвали бы взятками, тем, от кого они ждут каких-либо услуг.

Королева улыбнулась. Людовику это тоже было не чуждо...

— Великий султан послал к его величеству также своего брата Зем-Зема, закованного в золотые цепи, предположив, что если король решился посадить в клетку кардинала, то он без сомнений может заточить и Зем-Зема, который так же опасен для турецкого трона, что и покойный Карл Гиеньский был опасен для французского.

— Ни кардинал, ни Зем-Зем не сидят в клетках, — сказала королева.

— Нет сомнений в том, что его величество тут же освободил принца от золотых оков.

— Он говорит, что Зем-Зем — очень интересный молодой человек, образованный, не совсем темнолицый, и пользуется большим успехом при дворе. Он проявляет к Зем-Зему щедрое гостеприимство.

— Итак, — продолжал духовник, постукивая очками по письму, — похоже на то. Но полагаю, вам следует напомнить его наихристианнейшему величеству, что христианское гостеприимство не должно доходить до поощрения кощунственного многожёнства.

— Мои бедные дамы, — сказала королева, — не беспокойтесь, ваше преподобие, я позабочусь, чтобы они оставались здесь в безопасности.

К тому времени, как Людовик получил отказ от королевы, у него были уже другие дамы, но предназначались они вовсе не Зем-Зему. Этот красивый молодой язычник прекрасно обходился и без них, в безопасном изгнании занимаясь организацией флота, который вскоре уже бороздил просторы Чёрного и Средиземного морей. Среди всех забот и тревог Людовик нашёл время подумать о французской торговле. В обмен на то, что он удерживал Зем-Зема под своей охраной, он выжал из султана торговый договор, который давал Франции преимущество перед всеми другими европейскими странами. Герцог Бургундский кричал: «Позор! Теперь Паук торгует с язычниками!» Эдуард Английский ворчал: «Нечестно!» Об этом-то Паук и подумал в первую очередь.

Герцог Карл ничего не понимал в торговле, но он знал, что от неё зависит состояние казны. Его фламандские купцы всё время твердили ему, что Людовик добивается баснословно выгодных монополий, и если так пойдёт дальше, Бургундия скоро обанкротится. В отчаянии герцог прибегнул к дипломатии, поскольку она, казалось, становится новым средством выживать в нынешнем мире.

Рука его была тяжёлой по сравнению с утончёнными методами Людовика, но никто настолько не ожидал хитрости с его стороны, что манёвр его чуть было не увенчался успехом. Ему помогло также и то, что английский король был неумелым и непроницательным политиком.

Бургундский шпион прокрался в камеру Жака де Немура, последнего предателя из знатных французов, всё ещё не прощённого или повешенного. Трижды восставший, Немур представлялся королю независтливым, но слабым, на него нельзя было положиться. И король держал его в клетке.

Сквозь её прутья шпион Карла шепнул Немуру обнадёживающие слова о свободе.

— Вам только нужно подписать бумагу, мой господин Немур. Она уже написана. Быстрее! Я уже обмакнул перо!

— Как я могу быть уверен, что вы не королевский провокатор?

— Паук обречён, если вы подпишете это.