— Всё ею кончается, — заметил король.

Его близким — а их становилось всё меньше с каждым годом, казалось, что приступы меланхолии случались с королём чаще, чем в прежние времена. Их едва ли можно было связать с неудачами в управлении государством, ибо таковых просто не было. Успех сопутствовал ему во всём. Франция была объединена, знатные феодалы — успокоились немного, униженные горожане немного воспряли, противоречия сглаживались, как он мечтал в юности, когда умирал от страха высоты, страха, который порой подкрадывался к нему и теперь, когда волосы его поредели и начали седеть. Государственные дела шли вполне удовлетворительно, его заклятый враг сокрушён и ослаблен из-за собственной жестокости и выдающейся способности наживать себе врагов. Бургундия чересчур занята своей защитой, чтобы снова начать угрожать Франции. Королева видела причину меланхолии в том, что он жил в неподходящем месте.

— Мой дорогой повелитель, вы достигли зенита вашего царствования, а живёте в тюрьме как кардинал Балю, — вам и впрямь следовало бы отпустить этого несчастного. Почему вы заперли себя в подобном месте?

Король жил в замке Плесси-ле-Тур на Туреннской равнине, который больше напоминал крепость, чем замок. Он ощетинился сторожевыми башнями, солдатский стон эхом отзывался в его стенах... Шпионы таились в засаде в его парках. Пушки, готовые открыть огонь, перекрывали все подходы. На ночь мосты поднимались и железные решётки опускались вниз. Вдоль рва были расставлены капканы на людей.

— Он не был бы таким мрачным, если бы ты жила здесь, — отвечал Людовик. Но он не хотел приказывать ей. Она была южанкой, ещё молодой, и всегда очень любила солнце. — Было бы святотатством просить у Бога, чтобы роза и мухомор росли в одном саду.

— Я никогда не говорила, что не стану жить в Плесси, Людовик, — с жаром сказала она. — Я знаю свой долг, и хотя гордость — грех, я горжусь тем, что всегда исполняла его.

— Бог никогда не создавал женщины лучше тебя, — сказал он тактично.

— И я не роза, я никогда не была красавицей.

— Моя дорогая королева, что ты такое говоришь... — перебил король.

— А ты — вовсе не гриб, хотя такой же бледный.

— «Я никогда не была красавицей»... — король улыбнулся. — А знаешь, Шарлотта, что, бывало, угнетало меня? Я хотел быть таким же высоким и красивым как Анри Леклерк.

Теперь была её очередь улыбнуться:

— Этот старый мрачный боевой конь! Был ли он когда-нибудь красивым? Не может быть! — она перекрестилась. — Мне не следует так говорить. Он был хороший человек.

Так же как врагов короля, смерть настигала и его друзей. Великий магистр умер от лихорадки, которую он подцепил в болоте, где, слишком старый для такой работы, целый день объезжал строительство одного из новых военных мостов. Король тоже перенёс приступ лихорадки с осложнением, которое Оливье считал серьёзным и намеревался принять решительные меры, если приступ повторится.

— Ты не знала его в молодости, дорогая. Я был даже моложе его, но, чёрт возьми, как я ему завидовал!

— Вы всегда были расположены к нему.

Он посмотрел на неё, словно не понимая.

— Ну разумеется, Шарлотта. Он был особым человеком.

— Кем он был на самом деле, Людовик?

— Просто великим французом, дорогая.

— О, это прекрасно. Но я думаю, вы ещё что-то знаете о нём.

— Быть великим французом — этого вполне достаточно.

— Дедушка кардинал, бывало, заставлял меня запоминать родословные всех моих придворных дам. Отец тоже уделял большое внимание генеалогии. Я стала настоящим знатоком, — заявила она. — Никогда вам не приходило в голову, что на старости лет великий магистр стал удивительно похож на старого принца де Фуа? — она снова перекрестилась, и король тоже. Галантный принц тоже умер, а внук его был теперь королём Наваррским, дружественным Франции, Людовик щедро помогал ему в первые годы его правления. Правда, за это молодой король отказался от притязания на отцовские владения на французской стороне Пиреней. Молчание, смерть и раздел — вот что позволило Людовику сохранить тайну, теперь сокрытую навсегда, тайну причудливого скрещения человеческих судеб, которое могло бы обернуться опасным союзом южнофранцузских территорий. Оливье ле Дэм ошибался: в известном смысле операция может быть успешной, если кончается смертью.

— Великий магистр похож на Гастона де Фуа не больше, чем, чёрт возьми, прости мне это чудовищное сравнение... чем граф д’Арманьяк, допустим.

— Это монстр! Боже сохрани!

— Аминь, — сказал Людовик, подумав: «Интересно, кого БОГ сохранит, а кого нет?» Но он хотел рассеять подозрения Шарлотты. — И что касается Анри Леклерка, то он до кончиков ногтей Коменж. По крайней мере — это хороший корень для семейного древа, дорогая.

Молодой Жан в те дни был счастлив. Ему льстило внимание короля и доверительность королевы, он гордился своим назначением на должность наставника дофина в военном искусстве. Дофин, который швырялся чернильницами в учителя латыни, старался при первой же возможности ускользнуть в дворцовый сад, чтобы поупражняться с Жаном в фехтовании.

— Я буду, — говорил дофин, распрямляясь настолько, насколько позволяли ему его сутулые плечи, — таким же великим рыцарем, как граф Жан де Монфор.

Прогуливаясь под руку, король и королева приблизились к сыну. Он был не очень похож на графа Жана, как видел каждый, кроме, пожалуй, короля. У него были тонкие ноги, большая голова, грудь, как бочка, он был вспыльчив и своеволен. Но он хорошо управлялся с мечом и уже ездил верхом в отцовском седле. Они услышали звон мечей на лужайке за кустами близ дорожки.

— Давай посмотрим, — сказал король и потянул её за руку. Она никогда не поспевала за его стремительным шагом.

— Это похоже на подглядывание, Людовик.

— Ну и что в этом плохого?

— Я всегда боюсь, что Карл поранится.

— Если Монфор когда-нибудь ранит ребёнка, я, чёрт возьми, посажу его в клетку.

Дофина не поранили. Дважды, согласно правилам игры, Жан пронзил его, но затем, нарочно допустив несколько ошибок, был трижды обезглавлен мощными ударами меча дофина.

— Хватит! — смеялся Жан, — вы убили меня, монсеньор, с каждым днём вы фехтуете всё лучше и лучше. Это мне нужно искать учителя фехтования. — Он фамильярно похлопал дофина, который с гордостью смотрел на него, по плечу, и вместе они удалились.

Шарлотта улыбнулась:

— Хитрый придворный! Он же проиграл намеренно!

— Но Карл фехтует очень хорошо для начинающего, — сказал Людовик упрямо. Он хотел бы, чтобы его сын занимался прилежнее. Карлу предстоит править Францией во времена, когда блеск стали и мелькание лезвия, столь увлекавшие его сейчас, не будут иметь большого значения. Но дофин был молод, терпение придёт с годами. Теперь король часто молился, чтобы Бог дал ему увидеть сына в его зрелые годы, хотя бы в начале их. По иронии судьбы всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы сосредоточить власть в лице короля. Следующему монарху придётся быть исключительно сильным человеком, чтобы нести на своих плечах бремя ответственности, которую нынешний монарх взвалил на них.

— Не слишком ли много Карл спит ночью? — спросил он королеву неожиданно.

— Вы должны знать это лучше, Людовик. Спросите его наставников. Когда он был ребёнком, и я за ним ухаживала, он спал крепко и много. — В её голосе прозвучала резкая нотка.

— Ну, Шарлотта, будь умницей. Ты не можешь нянчить его всю жизнь. У него уже пушок на щеках. Он просит меня разрешить, чтобы Оливье его брил, — мягко сказал король.

— Кошка могла бы слизнуть этот пушок! — ответила она.

— Даже сына простого рыцаря отсылают в соседний замок от матери, чтобы он там научился манерам в мужском окружении. И тем более это необходимо наследнику престола. Ты ведь не лишена возможности общаться с сыном, Шарлотта.

Это была простая правда: таков незапамятный обычай.

— Нет, мой повелитель, — покорно ответила Шарлотта. — Но я не знаю закона, который бы обязывал мать радоваться этому.