С другой стороны, благодаря определенному естественному отбору (спутнику любой миграции), а также мощному влиянию на приезжавших культурной й социальной атмосферы Ленинграда, их адаптация, урбанизация и аккультурация проходили довольно быстро, из-за чего многие показатели социальной статистики всего еврейского населения города, искаженные войной и революцией, снова приблизились к довоенным, а наблюдавшиеся до войны социальные процессы возобновились. Преобладание мужчин среди приезжих привело к восстановлению равновесия между полами, нарушенного войной. Если в 1920 г. на каждые 100 еврейских женщин города приходилось только 85 мужчин, то в 1926 г. число мужчин практически сравнялось с числом женщин (99 на 100).

В 1923 г. возрастной состав евреев Ленинграда вновь приобрел вид, типичный для общины, увеличивающейся главным образом за счет механического прироста. Как и в предреволюционный период, группы молодого производительного возраста несоразмерно выросли за счет относительно низкой численности детских возрастных групп. Причем этот эффект у евреев был выражен резче, чем в среднем по Петрограду, так как. еврейская часть городского населения росла быстрее других его групп. Перепись 1926 г., по сравнению с 1923 г., показала некоторое увеличение численности малолетних детей (до 5-летнего возраста), хотя она и оставалась незначительной. Группа молодого производительного возраста (15-35 лет) оказалась и на этот раз большей, чем у неевреев.

Повышенные послевоенные показатели брачности у евреев объясняются как притоком провинциальной молодежи, так и упрощением процедуры гражданского брака, заменившего раввинский. Впрочем, и эти показатели постепенно падали, продолжая довоенную тенденцию и отражая быструю урбанизацию новоприбывших (прил.1, табл.2). Введением гражданского брака и снижением влияния религии на молодежь можно объяснить рост числа смешанных браков, бывшего до 1917 г. весьма небольшим: в 1927 г. — 563 брака при 919 чисто еврейских браках. В 1927 г. в 331 случае еврей женился на нееврейках, а в 232 случаях еврейки вышли замуж за неевреев. Мужчины чаще вступали в смешанные браки, быть может, не столько из-за большего консерватизма еврейских женщин, сколько из-за повысившейся в глазах неевреек способности еврейского мужчины к карьере при новом режиме.

Модернизация ленинградских евреев проявлялась также в падении плодовитости еврейских женщин и в ослаблении института семьи, о чем говорят продолжавшийся после войны рост числа разводов на каждую тысячу брачных союзов (прил.1, табл.7) и увеличение процента детей, рожденных вне брака (прил.1, табл.4). Причем если рост коэффициента разводов в 1920-е гг. наблюдался у всего населения и определялся, в основном, упрощением юридической процедуры развода, то растущий процент внебрачных детей (с 1910 г. по 1924 г. — в 3-4 раза) был чисто еврейским явлением и у окружающего населения не наблюдался. Очевидно, переезд местечковой молодежи в большой город, помноженный на опыт военного периода, нередко сопровождался отходом от традиционных норм поведения. Не исключено также, что на еврейских женщин сильнее, чем на неевреек, повлияли популярные накануне НЭПа идеи большевички Александры Коллонтай о «революционизации» семьи.

Несмотря на очевидные признаки ослабления еврейской семьи, она еще долго оставалась весьма крепкой по сравнению с русским населением, у которого и коэффициент разводов и процент внебрачных детей намного превосходил еврейские показатели (несмотря на рост последних). В то же время коэффициент разводов у смешанных пар (28,2%) в 1925—1927 гг. был даже несколько ниже, чем в чисто еврейских браках (29,8%). Возобновившаяся после войны тенденция снижения числа детей, родившихся от еврейских матери и отца, на тысячу человек еврейского населения (прил.1, табл.2), отражала не только падение плодовитости женщин, но и рост смешанных браков.

В годы НЭПа, как и до революции, евреи принадлежали в целом к более благополучной части петроградского населения. Так, стандартизованный по возрастно-половому составу нееврейского населения коэффициент смертности евреев в 1925—1927 гг. составлял 9,1, а у неевреев — 15,1. Еще резче контраст между евреями и неевреями по детской смертности в возрасте до года. У неевреев в 1922—1924 гг. она достигала 17,8 на 100 родившихся, тогда как у евреев — только 7,8; в 1925—1927 гг.

— 15,3 и 6,8 соответственно. Разница в показателях смертности для мужчин рабочего возраста до 1917 г. сохранилась и после революции: у евреев она оставалась существенно ниже из-за их меньшей занятости в производствах, связанных с профессиональными заболеваниями и травмами, а также меньшей подверженности алкоголизму и сифилису.

Резкий переход от напряженного существования в условиях «осадного положения» к ежедневной трудовой рутине, где для успеха требовались совсем иные качества, привел к увеличению числа самоубийств среди молодых коммунистов и, вероятно, не только среди них. Росту самоубийств способствовала также нестабильность нэповской действительности и частые банкротства. У евреев, среди которых было немало и партийцев, и нэпманов, а также приезжей молодежи, травмированной войной и трудностями адаптации в большом городе, этот показатель в 1922 —1924 гг. оказался выше среднего по городу (34,4 в год на 100 000 человек по сравнению с 32,1 у неевреев), хотя перед войной картина была обратной (соответственно 25,7 и 29,7).

Петроградское еврейство, традиционно выделявшееся своей образованностью, и на переписи 1926 г. продемонстрировало высокий уровень грамотности — 87,7% (88,7% — у мужчин и 86,8% — у женщин), что превышало соответствующий показатель в Москве (86,3%) и более чем на 20% превосходило грамотность белорусских евреев (68,8%). Прогрессирующая урбанизация выражалась, в частности, в аккультурации и отказе от разговорного еврейского языка. Этот процесс шел еще быстрее, чем вливание в среду старожилов местечкового, неаккультурированного элемента. Если в 1910 г. 55% городских евреев считали идиш своим родным языком, то к 1926 г. этот показатель упал до 30%. Последняя цифра была значительно ниже среднего по СССР (около 73%) и даже по РСФСР (50,3%). Только четверть ленинградских евреев (30% у мужчин и 22% у женщин) могла читать и писать на идише, что свидетельствовало о значительном отрыве евреев Ленинграда от основной массы еврейства страны.

Результатом массового бегства из города в 1917-1920 гг. должен был, в принципе, стать рост процента несамодеятельных лиц, так как именно мужское население в производительном возрасте в первую очередь склонно к миграции. Однако этот эффект гораздо слабее сказался на евреях из-за того, что они реже других покидали Петроград и первыми начали возвращаться обратно. В силу этого, а также возобновившейся иммиграции из провинции, в 1923 г. на 100 самодеятельных евреев приходилось 104,4 несамодеятельных, — почти столько же, сколько в 1900 г. У неевреев, большая часть которых к тому времени еще не вернулась в город, на 100 самодеятельных в 1923 г. пришлось 79 несамодеятельных, в полтора раза выше уровня 1900 г. Через неполные четыре года положение евреев в этом отношении несколько улучшилось, главным образом за счет продолжавшейся иммиграции в Ленинград трудоспособного элемента. Диспропорция между евреями и неевреями существенно сгладилась. В 1926 г. на каждые 100 самодеятельных приходилось несамодеятельных: у евреев — 95, у неевреев — 85. Сохранявшаяся разница объяснялась повышенной долей учащейся еврейской молодежи и преобладанием в еврейском населении женщин, среди которых самодеятельных было гораздо меньше. Только 42,8% трудоспособных женщин-евреек имели независимые источники существования. Среди мужчин этот показатель равнялся 91,7%.