Потом они сдружились. Это вышло словно бы нечаянно, само по себе. Дзуку еще больше поверил в Вамеха. Именно Вамех толкнул его на примирение с официантом Гвачи. По настоянию Вамеха Дзуку пошел в ресторан, попросил у Гвачи прощения за свою недавнюю выходку. Что нашло на него в тот день, как он решился ударить этого безобидного человека? Что забавного в беспричинном избиении пожилого мужчины, который содержит семью — жену, детей, дряхлых родителей — и готов многое снести, стерпеть, лишь бы его близкие не нуждались ни в чем? Почему он должен мириться с незаслуженными оскорблениями, разве мало приходится терпеть ему и без них? Стоило возникнуть разговору об этом случае, как Вамех такими злыми и беспощадными глазами впивался в Дзуку, что тот не на шутку опасался, как бы Вамех не двинул его — у Вамеха это не заржавеет. Тогда и дружбе придет конец, а Дзуку не представлял, как он сможет жить без Вамеха. Он молча сносил все обвинения, чувствуя, что не миновать потасовки, начни он доказывать свою правоту. Да была ли правота? Из того разговора Дзуку вынес одно — Вамех ненавидит несправедливость, все равно, кем совершена она, другом или недругом, и никакие доводы при этом не принимаются в расчет. В течение тех пяти минут, пока шел разговор о Гвачи, Вамех больно язвил, и искры вспыхивали в его глазах. Дзуку понимал, что Вамех видит не его, а ту несправедливость, которую он совершил; оторопев от этой ярости, издевок и совершенного отчуждения, он понимал правоту Вамеха и собственную вину, чувствовал, что ему стыдно самого себя. Именно поэтому извинился он перед Гвачи и ощутил невыразимое облегчение, когда тот простил его. Раньше во всей этой истории он увидел бы только забавный случай. Теперь он прозрел и лишний раз убедился, что Вамех прав.

Не противореча, он побежал на поиски машины.

Улица была пуста. Свет в закусочной погасили, и непроглядная тьма залила все вокруг. Потом слабо засветились рельсы. Донесся гудок электровоза, и вскоре пассажирский поезд с грохотом влетел в город. Освещенные окна вагонов сыпали пучками свет, и прыгающие, яркие квадраты проносились по земле. За окнами были видны пассажиры. Некоторые уже разделись и готовились ко сну. Никто не смотрел в окна, потому что, сколько ни вглядывайся, ничего не увидишь в такой темноте. И ни один пассажир не видел, как сидел на земле Антон, привалившись к холодной каменной стене дома, не видел Вамеха, присевшего перед ним на корточки, не видел Муры… Было слышно, как поезд затормозил у вокзала, и снова наступила тишина.

— Душа расстается со мной, — вдруг скорбно произнес Антон, — давеча, когда я узнал вас, мне все еще хотелось сохранить душу в моей нынешней плоти, но сейчас я понимаю, что все это — нелепо; я не должен был обращаться к вам за помощью, не из чувства стыда, нет, но потому, что мой поступок противен душе… Он — слабость. Голод терзал меня, и я не устоял перед искушением, но сейчас… — Антон зашелся в кашле, отдышался и продолжал: — Должен признаться, мне прискорбно… Но что поделаешь? Все мы уходящи…

Вамех молчал.

— Вы замечательный человек, — сильно и отчетливо произнес Антон.

— Чем? — удивился Вамех.

— Тем, что возитесь со мной, хотя это, надо думать, очень противно вам.

— Что вы! — запротестовал Вамех.

— Я понимаю, понимаю… Вы — святой, вы делаете то, от чего вас воротит, но вы все-таки делаете. Разве приятно вам возиться со мной? Но вы видите во мне человека, хотя и не похожего на вас. Другие принуждали меня быть таким же, как они сами, стремиться к цели, которую они признавали нужной. Помыкали мной за то, что я жаждал узреть дерево фейхоа.

— Фейхоа растет в Эшерах…

— Да, в Эшерах. Великолепное дерево фейхоа. Кто знает, может быть, после смерти моя душа переселится в дерево фейхоа.

— Вполне возможно.

— Моя душа возродится в дереве фейхоа… Не потому ли я так любил это дерево?

Помолчав, Антон спросил:

— Вам не кажется, что я брежу? — Нет, — ответил Вамех.

— Да, душа так же вечна, как и материя. Один вид материи переходит в другой, но она не исчезает, не пропадает, так и душа. Именно поэтому я думаю, что моя душа перенесется в дерево фейхоа.

— Может быть, Антон, может быть. Счастливый вы человек, если верите этому.

— А вы не верите?

— Если бы я верил, счастливее меня не нашлось бы, — улыбнулся Вамех. — Может, все это и так, но я сомневаюсь…

— Это — истина, истина. Я верю. Поэтому смерть для меня — второе рождение. Но все же сердце мое переполнено болью, ибо я не увижу больше такого прекрасного человека, как вы.

— Может быть, увидите еще лучшего, — пробормотал Вамех, он чувствовал, что хмель одолевает его.

— Да, так и будет. Я убежден. Главное — не знание, а вера. Что можно знать? Кто знает наверняка, существует бог или нет? Но я верю, что он существует. Главное — вера… Я верю, что, возможно, душа моя перейдет в дерево фейхоа.

— Так и будет, Антон!

Вамех был пьян и, может быть, поэтому с такой непосредственностью воспринимал все, что видел. Вамех догадывался, что Антон умирает и невозможно воспрепятствовать его смерти. Он видел неестественно расширенные глаза Антона, которые с жадностью осматривали все вокруг, слышал его торопливые слова, хрип и одышку. Лихорадочное, торопливое поведение Антона было таким, словно он готов пуститься в далекий путь, но силится успеть что-то сделать прежде, чем уйдет навсегда.

— Я верю, что существует бог и ничего, кроме него, — падали в тишине слова Антона. — Все — бог, все в боге. Все мы — в боге… И планеты, и звезды — все в боге… Когда душа моя покинет плоть, кончатся мои мучения, но душа моя сохранится в боге и возродится в дереве фейхоа…

Антон умолк.

Вамех сел на тротуар. «Куда запропастился Дзуку?» Бог, о котором толковал Антон, представлялся Вамеху чем-то туманным и неопределенным. Вамеха беспокоило, что Антон может умереть на улице. Как его фамилия? Есть ли у него родители, братья, сестры, дети, жена? Где они, в каком краю его родина? Есть ли у него близкие, что они чувствуют сейчас, когда Антон умирает на пустынной улице, а с вокзала доносится лязг и грохот отходящего поезда? Наверное, Антону холодно в этой жиденькой телогрейке, которую он никогда не снимал, чтобы мерзнуть зимой, исходить потом в жару и тем подавлять плоть. Наверное, он простыл в старой церковке, когда спал на соломе, и за ним некому было ухаживать. Когда Антон родился, кто-то нянчил его, кто-то заботился о нем, кормил, баюкал, а он был малышом и не подозревал о существовании души. В самом деле, что такое душа? — задумался Вамех. Шум поезда постепенно отдалялся. По ту сторону насыпи снова заквакали приумолкшие было лягушки. Среди переплетенных ветвей деревьев низко, как паук, висела новая луна, и ее холодный свет не доходил до земли. Вамех сидел на холодном тротуаре и думал о том, что, если Антон умрет сейчас, им с Дзуку не удастся попасть на день рождения к Алисе. Да, такие мелочные мысли приходили ему в голову, когда под боком умирал человек. Его, сидящего рядом с умирающим, тянуло к Алисе, на торжество, в теплую, залитую светом комнату, где веселятся люди, где пьют вино, где улыбаются женщины. Лучше бы ему не встречаться с Антоном! Тогда Антон умер бы сам по себе, и Вамех не знал бы о его кончине. Такие мысли одолевали Вамеха, и он не стыдился их. Антон говорил, что все ниспосылается свыше. «Наверное, и такие мысли, и такое настроение ниспосланы свыше», — думал Вамех и не испытывал угрызений совести. Он понимал, что не в состоянии помочь Антону, пока Дзуку не пригонит машину. А Дзуку пропал. Видимо, Антону судьба умереть на улице.

Внезапно Вамех ощутил всю тяжесть своего греха. Он вскочил на ноги, полный желания сопротивляться хладнокровию, ниспосланному свыше. Он решил взвалить Актона на спину и бегом отнести его в больницу. Он не мог больше ждать, сложа руки. Он обхватил Антона за плечи.

— Вставай, дружище.

Антон очнулся:

— А?