Доктор был отзывчивым человеком, мнение горожан на этот счет было единодушным, — он не пропускал ни одной панихиды, близко к сердцу принимая чужие горести, в меру своих сил сочувствовал каждому, однако обладал одной странностью: он совершенно не терпел, когда его называли Коцией. Его всего передергивало, когда к нему так обращались; он считал, что в этом обращении есть провинциальное панибратство, нечто даже барски-покровительственное, и человек, которого вместо полного имени Константин называют собачьей кличкой «Коция», не может быть ни серьезным, ни уважаемым. Он считал, что его должны называть «батоно Константин», или, на худой конец, «уважаемый Котэ», он впрочем, всего этого не показывал явно, не желая афишировать свою слабость, но выходил из себя, когда слышал фамильярное и общераспространенное обращение «Коция». Поэтому он только окинул Ясона взглядом и промолчал.

— Уважаемый Коция, вероятно, ощущать смерть ужасно, верно ведь? — снова спросил Ясон.

Доктора так и подмывало осадить нахала, нагло называющего его Коцией, но он снова сдержался и ответил:

— Смерть — не ощущение, она — исчезновение ощущений, освобождение ото всех ощущений и чувств! Такого мнения придерживаются медицина и философия.

Раздражение, звучавшее в его голосе, озадачило Ясона, но, не зная, чему это приписать, он решил продолжать беседу:

— Однако, уважаемый Коция, человек перед смертью испытывает ужасные боли, очень мучается.

— После страданий и мук наступает минута полного освобождения и покоя, за которой безболезненно, даже более того, в некотором роде приятно следует чувство полного облегчения, вот это и есть смерть… Во всяком случае, такого мнения придерживается один итальянский философ и ученый, — сухо произнес доктор.

— Вам, конечно, лучше знать, уважаемый Коция, но все же я сомневаюсь в справедливости подобного умозаключения…

— Никто не ответит вам определенно, что есть смерть, ни медицина, ни философия, но мы именно так представляем течение ее процессов.

— Батоно Коция…

Тут уж доктор не выдержал:

— Молодой человек, да оставьте меня в покое! Прилично ли столько пустословить на панихиде?! — выпалил он и отвернулся, кипя негодованием.

Ясон опешил, но сноровка артиста, привыкшего и к неожиданным провалам, и к успехам, помогла ему скрыть обиду, сделать вид, будто он совершенно не задет грубым окриком доктора. Он осмотрелся. И вправду, сколько народу сошлось на панихиду! Неужели все они так горячо любили несчастного Таурию? Некоторые и знать-то его не знали, однако и они огорчены. Невозможно не горевать, когда гибнет молодой! Вамех, например, совершенно не знал Таурию, но и он пришел, притом раньше всех, и сейчас стоит особняком, прислонясь к металлической ограде на чьей-то могиле. Ясон не сомневался в искренности его переживаний. Ему захотелось подойти поближе к Вамеху, встать рядом, он сделал уже шаг, но тут ему на глаза попался Шамиль и вся его братия, и он предпочел остаться рядом с доктором. Чуть подальше директор школы Вахушти беседовал с директором заготконторы. Занятная личность этот Вахушти. Ясон никак не мог понять, что он за человек? Всегда гладко выбритый, в роговых очках, он выглядел моложе своих пятидесяти лет. Постоянно аккуратный, седоватые волосы уложены волосок к волоску, внешне он истинный европеец, всегда обходительный, порой до фамильярности. На уроках он редко повышал голос. В городке слыл культурным, образованным и чрезвычайно мягким человеком, но… Детей у него не было, и лет пять назад он удочерил детдомовскую девочку. Можно представить себе счастье ребенка, внезапно обретшего родителей. Однако года два спустя у Вахушти родился сын, и тогда Вахушти с супругой явились в детский дом и вернули приемыша. Теперь вообразите отчаянье ребенка, в котором уже пробудилось чувство любви к новым родителям, — наверное, еще более обостренное, чем у детей, росших в родной семье, — когда он снова лишился их. Представьте горе ребенка, этой девочки, привыкшей за два года к семье и со всей ребячьей искренностью привязавшейся к приемным мамочке и папочке!

Но, как бы то ни было, Вахушти прекрасно справлялся со своими обязанностями и считался одаренным педагогом и превосходным воспитателем. Он свободно изъяснялся по-немецки и по-французски, прекрасно знал грузинскую и русскую литературу. Выказывал глубокие познания в вопросах искусства. Таково было всеобщее мнение. А как он умел подойти к людям, какая заученная улыбка сияла, бывало, на его лице!..

— Я не опущусь до спора, внешне Вахушти джентльмен, но в действительности он лицемер и проходимец, пробу негде ставить! — заявил однажды доктор Коция, который, будучи приглашенным в одну семью, испортил ей торжество, плюнув во время заздравного тоста в лицо директору школы во имя гуманизма. «Да, да, во имя гуманизма!» — восклицал доктор, считавший себя воинствующим гуманистом. Этот скандал очень нашумел в городке, однако его постарались замять, объяснив все чрезмерным количеством выпитого. В действительности, будь даже доктор Коция совершенно трезв (оговоримся, что пил он крайне редко и не больше одной рюмки), то и в этом случае он непременно плюнул бы в лицо проходимцу, так как, по его словам, его обязывала к этому профессия. При чем тут профессия? Но и после этого случая никто не усомнился в человечности Вахушти, потому что в личных взаимоотношениях директор школы был сплошным обаянием, а до остального никому не было дела. Если бы слова и улыбка выражали истинную сущность человека! Они, напротив, скрывают ее. Находились, однако, в городке и такие, кто, надо думать, совершенно беспричинно презирал Вахушти, отворачивался, завидев его, хотя он никогда не упускал случая сказать им что-нибудь лестное при встрече. Наверняка это была интуитивная неприязнь. И Дзуку терпеть не мог Вахушти. Дзуку вообще с презрением относился к тем людям, — пусть самым безобидным, — которые ни разу не нарушили общественный порядок. Дзуку не верил в добросердечность чрезмерно угодливых людей. Он считал Вахушти маленьким крохобором, ни на йоту не доверял ему, но все же пригласил на сороковины, потому что Вахушти директорствовал в школе, где недолго учился Таурия, и Дзуку хотелось, чтобы представители школы пришли на панихиду и на поминки и отдали последние почести своему бывшему ученику.

Ясон разглядывал собравшихся. Все сегодня приоделись, но никто не мог соперничать с ним. Черный креповый костюм подчеркивал снежную белизну сорочки, а завязать галстук так мастерски, как Ясон, не умел ни один человек в городе. Вся местная молодежь, носившая галстуки, была либо учениками Ясона, либо его последователями. Уж на что уважаемый человек доктор Коция, а посмотрите вы, как безобразно повязан галстук на его шее. А взять директора заготконторы, где он откопал эту пеструю тряпку, которая совершенно не идет к его дорогому костюму? Вот Вахушти, тот в самом деле выгодно отличается ото всех. Серый галстук его совершенно в тон костюму. «Да, и одеться умеет, и во вкусе ему не откажешь», — подумал Ясон. А что до Шамиля и его компании, так они и не нюхали, что такое галстук, у них вечно ворот нараспашку. Дзуку тоже никто еще не видел при галстуке. И Вамеха… Вамех вообще не снимает той черной одежды, в которой прибыл сюда три месяца назад. Три месяца уже! Как быстро летит время! А ведь словно вчера Вамех на глазах всего города избил Шамиля из-за Мейры. Он первый решился поднять на Шамиля руку. Но что этим доказал?! Абсолютно ничего! Мейру по-прежнему мучают шалопаи, где поймают, там и заставляют плясать или тащат в «тюрьму». Он, как и прежде, боится всех, и некому за него заступиться. Хотя нет, это не совсем верно… Шамиль и его дружки уже не забавляются, мучая Мейру, и не притворяются, будто не замечают его, а даже заступаются, и так иногда обложат пацанов, что только держись. Поразительно, но Шамиля, кажется, раздражает, когда он видит, что старика окружили, — так рявкнет, что мальчишки не знают, куда удрать! Шамиля по-прежнему боятся все. Правда, сейчас и к Вамеху относятся уважительно, но Шамиль все же остался прежним Шамилем. Впрочем… Впрочем, ведь обнаружилось, — есть люди и поотчаяннее, чем он. Теперь многие отдают предпочтение Вамеху, видя его силу даже в том, что он невольно повлиял и на Шамиля. Теперь и Шамилю не по нутру, когда измываются над сумасшедшим стариком. Может быть, потому, что вспоминает о собственном поражении? Никто не знает, что думает Шамиль, какими мыслями терзается. И Мейра не имеет представления, что произошло из-за него. А ведь многое изменилось именно благодаря старику. Не случись той стычки, и Ясон не потерял бы Алисы, они по старому продолжали бы дружить. Ах, что за девушка Алиса! Когда еще встретишь такую? Да и встретишь ли? Но человек никогда не ценит того, что имеет, — сейчас Ясон остро чувствует справедливость этой истины. Какого дурака свалял он, вообразив, будто Алиса надоела ему! Иногда их отношения в самом деле казались ему слишком затянувшимися. Заелся, а теперь хоть волком вой! Вернись Алиса, и он станет самым счастливым человеком в мире. Ясон знал, что простит ей все, лишь бы она вернулась. Только теперь он понял, как любит ее, как она нужна ему. Поздно, что теперь кусать себе локти, — он потерял ее, и плевать ему на Джемала, никакой Джемал не заставит его разлюбить Алису, она стала теперь еще более желанной. Всем бы он поступился, только б вернуть ее. Иногда так схватит сердце, что он всю ночь не спит, места себе не находит, кажется, так бы и убил ее, и Джемала, и себя…