Мушни направился к роднику. Шел он по широкому полю медленно, устало ссутулившись, засунув болевшую руку за пазуху. Безжалостная, острая боль словно отупляла, разгоняя мысли.

Впереди он заметил девушку с пузатым кувшином на плече. Она шла ему навстречу, и кувшин был уже полон. Поравнявшись с ним, девушка, раскрасневшаяся от ходьбы, смело ответила на его взгляд. Усталой она не казалась, но, отойдя немного, поставила кувшин на землю и встала подбоченясь. «Ничего, придет домой и отдохнет», — подумал Мушни и почувствовал, что завидует девушке. Ему стало грустно.

До самого родника преследовала его эта грусть, вернее тоска — вроде какой-нибудь бездушной твари или, напротив, бесплотного духа. Но возле воды печаль рассеялась. Он неловко присел, встал коленями на мокрые камни и жадно приник губами к деревянному желобку. Иссохшее нутро вобрало в себя влагу, насытилось. Холодок воды взбодрил его. Он встал, мокрыми пальцами провел по лицу, по упавшим на лоб волосам. Сначала было приятно, но потом его вдруг зазнобило. Весь день ему было жарко, все тело горело, но лишь просох пот — снова захотелось тепла. Мушни поднялся на холмик и сел на валун, с удовольствием подставив спину последним закатным лучам. Мушни сидел, уставившись в одну точку, и ни о чем не думал.

Под ним был овраг, противоположный склон зарос кустарником, оттуда доносились невнятные голоса. Они перекликались, звали друг друга, но никого не было видно. Мушни догадался, в кустах возились дети — вышли собирать малину. Среди звонких детских голосов выделялся густой бас. Беззаботные мальчишки и девчонки были где-то совсем рядом, и Мушни стало обидно, что он их не видит.

— Дедушка! Деда! — звонко раздавался детский голосок.

Это, наверное, самый маленький отстал от своих и испугался, вот и кричит, как заблудившийся ягненок.

— Де-ед!

Мужской голос отозвался издалека. Дедушка шел на помощь. И Мушни вдруг проникся безграничной любовью к этому невидимому ребенку, всем существом почувствовал его страх и разделил его радость.

— Дедушка! — нетерпеливо звенел детский голосок, и сердце Мушни наполнялось добрым теплом оттого, что совсем скоро дедушка отыщет внучку в коротком платьишке или босоногого внука, приласкает и поведет за руку домой. Мушни даже по-хорошему позавидовал тому счастью, которое вот-вот испытает ребенок при виде спасителя-деда, должно быть еще бодрого и крепкого, надежного. Как приятно без сомнений и колебаний довериться его любви, отдаться его заботам.

У Мушни сжалось сердце, он словно превратился в беспомощного, чувствительного ребенка. К глазам подступили слезы, Мушни радовало, что отставший ребенок был таким счастливым, хотя и не сознавал своего счастья, и печалило, что самому не довелось пережить такое. Захотелось вдруг иметь деда или какого-нибудь близкого человека. Раньше он не испытывал подобных желаний. Мушни очнулся от слез, омочивших щеки. Очнулся, и исчезло, умерло поднявшееся откуда-то из глубины тепло, стремившееся заполнить его и даже перелиться через край. Непроявленная печаль обратилась в горечь и сладкий детский лепет, удалявшийся и терявшийся, гаснувший вдали, как наивная мечта, уже ни о чем не говорил ему, не будил никаких желаний. Он сидел настороженный, затаив дыхание, и чувствовал только, что становится холодно.

Солнце еще ниже склонилось к западу, и на окрестные холмы легла густая тень. Но Мушни был так поглощен собой, что долго ничего не замечал. А когда обнаружил, что давно наступили сумерки, встал и пошел к поселку.

В одном конце длинного каменного дома расположилась столовая. У входа стояли несколько мужчин. Мушни вспомнил, что весь день ничего не ел. Есть не хотелось, он и не вспоминал о еде, пока не увидел столовую и мужчин у двери. Пожалуй, так он и совсем ослабнет, надо хоть немного подкрепиться. Нехотя поднялся Мушни по каменным ступенькам и в дверях обернулся — красивый парень гарцевал на горячем черном жеребце. Мушни загляделся на них, затаив в груди завистливый вздох. Парень то поднимал коня на дыбы, то отпускал узду. Только разойдется скакун, наездник опять натягивает удила, подчиняя его себе. Лошадь, как видно, была чужой, и он приучал ее к себе.

Мушни продолжал думать о всаднике и в столовой. Хороший всадник всегда производил на него впечатление. Может, потому, что сам он был посредственным наездником. Конечно, умей он как следует держаться в седле, вчера не свалился бы с той клячи. В углу комнаты за столом сидела большая компания, и Мушни, заметив ее, досадливо поморщился.

Он попросил чего-нибудь поесть у некрасивого тощего буфетчика, который не показался ему местным. Тот предложил остывшие хинкали.

— Разогрею на сковороде и принесу, — пообещал он.

— Ты, наверное, не здешний, — сказал Мушни, ему было безразлично что есть.

— Почему же? Здешний я, у меня в Алвани дом и семья.

Мушни сел за стол возле самого прилавка. У стены стояли ящики с бутылками кахетинского, того самого, что пила компания.

Мушни сидел у стола и смотрел в открытую дверь на опустевшее поле. Смеркалось. Снаружи доносился громкий разговор, но Мушни не вслушивался, о чем говорят, удовлетворялся звучанием голосов, не вникая в отдельные слова. Сейчас он воспринимал мир только глазами, ибо не мог ничего слышать. Вернее, слышать мог, но не мог выносить смысл из услышанного, внимание его было утомлено и рассеяно. Он только отметил, что снаружи кто-то о чем-то говорит. Потом увидел, как всадник подогнал коня к столовой, спешился и вошел в открытую дверь с плетью в руке. Ворот его просторной, перехваченной ремешком рубахи был распахнут. Маленькие усики и кудрявые черные волосы красили смуглое разгоряченное лицо. Вошедший внимательно посмотрел на Мушни, встретившись с ним глазами, спокойно выдержал его взгляд и направился в угол, где сидела компания. Там сразу заговорили громче и оживленнее, но Мушни опять не понимал, о чем они говорили, просто отмечал про себя, что беседа веселая и непринужденная.

Буфетчик поставил перед ним горячие хинкали. Мушни равнодушно посмотрел на тарелку. Он был голоден — и не мог есть. Только он взял левой рукой хинкали, как его окликнули. Уйдя в себя, словно в берлогу, он не столько расслышал, сколько угадал, что обращаются к нему, и напрягся, как зверь с приближением опасности. Он рывком поднял голову. Только что вошедший парень стоял совсем рядом и, улыбаясь, говорил ему:

— Когда человек один — ему кусок в горло нейдет. Пожалуйте к нашему столу.

Вымученная улыбка искривила губы Мушни, он медленно поднялся и пошел к ним. Отказаться было нельзя, хоть очень хотелось побыть одному. Ему придвинули стул, он вежливо кивнул и молча сел.

Молодой красивый парень, тот самый, что пригласил Мушни к столу, спросил, как его зовут. Мушни ответил.

— Мушни? — повторил горец удивленно. — Вы грузин?

— Да.

— Я что-то такого имени не слыхал.

— Абхазское имя. Объяснения оказалось достаточно.

— А меня зовут Квирия.

Один из мужчин, — самый почтенный, с тушинской шапочкой на седых волосах, с руками и плечами, говорящими о недюжинной силе, — наполнил чайный стакан и поставил его перед Мушни.

— Выпей, племянничек! — Хрипловатый низкий голос его показался Мушни добрым и внушающим доверие.

Мушни поднял стакан, обведя рукой присутствующих в знак того, что пьет за всех, и разом осушил его. Он заметил, что все смотрят с удивлением на то, как он ест левой рукой и левой же рукой поднимает стакан. Но никто его ни о чем не спросил. Только поинтересовались, впервые ли он в Тушетии. Мушни ответил, что впервые. Второй стакан выпили за здоровье Мушни. И снова никто не спросил, кто он и откуда или зачем сюда приехал. И Мушни вдруг показалось, что эти люди знают о нем решительно все. От третьего стакана Мушни захмелел, на какое-то время впал в забытье и пришел в себя от шума. Мгновенно отрезвев, он увидел, что в столовую вошла высокая красивая девушка.

— Иди, Тапло, садись с нами, — пригласил Квирия, но Тапло отказалась.

— Я же вина не пью, — сказала она, но по тому, как непринужденно девушка держалась с мужчинами, было видно, что она в конце концов согласится.