— Здравствуйте, дедушка!
И, выпрямившись, встал перед ним, весь черный, как день кончины. Он стоял спиной к солнцу, и тень его покрывала всего старика. Старик поднял глаза, посмотрел на незнакомца, задержал равнодушный взгляд на горле, которое пересекал фиолетовый шрам, и проговорил:
— Здравствуй, сынок… Отойди чуточку, ради бога, не засти солнце.
— Солнце заходит.
— Вот и посторонись, дай напоследок погреться…
Пришелец отступил в сторону — теперь солнце освещало морщинистое лицо старика — и присел рядом.
Тишина. Отрешенно безмолвствовали уходящие вниз склоны. В молчании застыли далекие, подпирающие небо хребты. Молчала земля, переливаясь под солнечными лучами, и все вокруг представлялось далеким, давним, забытым и почти нереальным, как миг рождения. Они сидели рядом — старый и молодой — и молча глядели на солнце и землю, общую и единственную для обоих. Оба молчали, старик, по-видимому, не замечал этого молчания, потому что сжился с ним и стал частью его. Все для него было немым, скоро и он сам растворится в полном безмолвии. Все отзвучало для него, и он уже не ждал, что сей мир откроет ему что-то незнакомое. Сейчас он прислушивался к иным, нездешним голосам. Но молодой человек не мог молчать, потому что кровь бурлила в его жилах, а надежда влекла к поискам.
— Сколько вам лет, дедушка?
— Сто, — ответил старик, — сто будет…
Пришелец поднялся.
— Не устали трудиться, дедушка?
— Чего я должен устать, я для труда создан.
Удивительная тишь царила кругом. Молодой человек приготовился идти дальше.
— Куда ведет эта тропинка, дедушка?
— Эта? Вон к той горе.
— Кто-нибудь поднимался на нее?
— Не знаю, не слышал. Там вотчина владыки полей.
— Я хочу подняться туда.
Старик не ответил. Может быть, не расслышал, может быть, не понял или не поверил, а может быть, просто ничего уже не удивляло его.
— Счастливо оставаться! — попрощался пришелец.
— Будь здоров!
И путник зашагал прочь. Он быстро пересек пастбище и вышел к хребту. Глубоко внизу виднелась подернутая дымкой долина. Его было потянуло обратно, туда, в ту долину, захотелось вернуться, потому что он очень любил землю, которая расстилалась у подножия хребта. Но он перевел взгляд на горбатую гору, стоящую впереди, как цель, и она снова повлекла его к себе своими таинственностями, величием и неприступностью. Он ощутил новый прилив сил и упрямо пошел вперед. Вдали, среди сверкающих ледников, заметил он движущуюся ленту реки и решил перейти ее до захода солнца. А солнце опускалось, растекалось по горизонту кровавой горячей полосой. Все выше поднимался он. Редела трава, там и здесь встречались побеги рододендрона. Потом под ногами захрустела галька, и только ее хруст нарушал неподвижную, всепоглощающую тишину, равнодушную, как неотвратимость. Горы молчали. Все выше поднимался он по склону, и прозрачный, снеговой ветер с вершин овевал его.
Глубокая пропасть внезапно разверзлась под ногами, он замер на краю обрыва и заглянул в мрачный провал. Тьма клубилась в нем, а на дне его белела пенная и холодная, как смерть, река. Чувство одиночества пронзило путника. Он обернулся, смерил взглядом пройденный путь и попытался найти старика, но того уже не было видно. Склоны гор тонули в тени, и он понял, как давно оставил пастбище. Сейчас он был совершенно один. Почему? Ведь он мог и не быть один? Но он понимал, что это — судьба, от которой никуда не скроешься. То, что однажды случилось с тобой, повторяется бесконечно, только в различных обличьях; меняется лишь форма, а сущность остается неизменной. Внешние условия меньше влияют на человека, чем его внутренняя сущность. Именно она направляет путь каждого. Судьба — это твоя внутренняя сущность, создающая и определяющая тебя, как личность, данная тебе раз и навсегда и никогда не меняющаяся.
Именно она привела его сюда. Собственная судьба расстелила перед ним этот путь, и было очевидным, что иначе и не могло быть. Он непременно должен подняться на голубую гору, на вершине которой дочь владыки полей порхает с цветка на цветок, с былинки на былинку, присаживается на мгновение и поет божественным голосом. Ему хотелось увидеть ту красоту, тот мир, где царит полная гармония. Странная внутренняя сила толкала его вверх. Именно она вела его от светлой равнины, населенной городами и деревнями, шумом и движением, людьми и жизнью, оторвала от всего, что было дорого ему и что он все-таки решился покинуть. Он глубоко вздохнул и пошел дальше. Камни скользили из-под ног, спуск был крут, и он все ускорял шаги, не в силах остановиться, прыгал с глыбы на глыбу, налетал на кусты, порвал одежду; инстинкт самосохранения управлял им, он прыгал, хватался за ветки кустов, пытаясь задержать хоть на мгновение свой стремительный бег, скользил по осыпи и вдруг, споткнувшись, стремглав полетел вниз, скатился с откоса и распластался на каменистом берегу. Силы оставили его, и ему показалось, что он уже не поднимется, но он превозмог себя и встал. Резкая боль пронзила все тело. Он стоял на берегу реки, оглушенный ее грохотом, и казался себе песчинкой среди этих каменных громад. Но что представляют собой такие горы в грандиозном величии вселенной? Ведь и они обречены на неподвижность. Ощущение некоторого бессилия этих каменных великанов было отрадно ему. Но кто знает, может быть, горы не столь неподвижны, как представляется людям, может быть, их движение происходит в также вековые промежутки, что оно совершенно незаметно нашему глазу? Горы не неизменны, они разрушаются, мельчают, возникают вновь. Вечно только это постоянное видоизменение, но, может быть, и оно подвержено действию какой-либо иной силы?
«Может быть, и царевна цветов — реальность?» — подумал он, наклоняясь к реке и трогая рукой воду. Вода была ледяной. Смеркалось. На том берегу поднималась в небо крутая каменистая стена. Вершины горы не было видно. Вблизи она выглядела не такой голубой и манящей, какой представлялась с равнины. Но раз он пришел сюда — надо подняться. Раз начал, должен выполнить задуманное до конца. Он нашел брод, шагнул в воду, и у него сразу перехватило дыхание. Вода была такой же холодной, как и его цель, оторванная от земли и неба и существующая только в себе самой. На минуту пустой и бесплодной представилась ему вся его затея, но он отогнал это сомнение. Передохнув немного, держась за мокрую глыбу камня, он оторвался от нее, нащупывая ногой скользкие голыши, достиг середины реки, и вдруг смолк гул воды и с берега донесся чей-то голос:
— Вернись!
Он оглянулся, берег был пуст.
— Вернись! — снова позвали его, и он узнал голос Миха, своего младшего брата. Как ему хотелось обнять сейчас Миха, прижать его к груди. С какой радостью он избавился бы от вечного одиночества, которое было его судьбой, его внутренней природой.
— Вернись! — взывали к нему Миха и Алиса. Но как он мог вернуться, как он мог быть не тем, кем был? Он не мог противиться судьбе или своей одержимости, которая толкала его к тому берегу.
— Вернись, вернись!
Он узнал голоса Дзуку, Шамиля, Мейры и чьи-то незнакомые, не различимые в общем зове.
— Вернись, вернись! — Все новые и новые голоса вливались в отчаянный крик. Как он любил всех, кто звал его сейчас, как ему хотелось быть таким же, как они, но судьба или внутренняя сущность тащили его вперед. И он упрямо рассекал водовороты, с каждым шагом приближаясь к безмолвию.
Наконец он вышел на берег. Голоса рассеялись. Что это было? В полном молчании неслась река, бурля и пенясь на перекатах. «Наверное, я оглох», — подумал он.
Он опустился на мокрые камни, откинулся спиной к скале, снял ботинки и вылил из них воду. Потом снова надел мокрую обувь, затянул шнурки и встал. Мгла застлала небо. Кое-где мерцали одинокие, далекие и холодные звезды, и внезапно он забыл обо всем. Всем существом внимал он диковинному безмолвию. Он стоял у порога царства владыки полей. Кем был владыка? Богом? Он этого не знал и хотел узнать.
Он приложил ладонь к холодной скале, наткнулся на трещину и подтянулся на руках. Поднявшись, нащупал ногой выступ, уперся, дрожа от напряжения, поднял руку, ухватился за складку на камне и поднялся еще. Медленно полз он вверх, прижимаясь грудью к безжизненному телу скалы. Через полчаса ему показалось, что сверху доносится пение. Он прислушался, но услышал только, как часто бьется его сердце.
