«На карте Европы Литва — маленькое зеленое пятнышко. Ее легко не заметить, — писал Эренбург. — Ее невозможно забыть: у маленького народа большое сердце. Теперь не смогут забыть Литву и немцы. Наместник Остланда палач Лёзе проклинает маленький народ, который не пожелал склонить голову под ярмо всесильной Германии».
Эренбург писал о сопротивлении литовцев гитлеровцам в оккупированной Литве, о роли Литовской дивизии в Курской битве, о лейтенанте Каволюнасе, сержантах Золотасе и Рагуцкасе, связистах Яценявичюсе и Григоравичюсе, пулеметчике Иоффе…
«Я мог бы рассказать и о других, но героизм требует либо скупых строк боевых донесений, либо толстых томов романа. Литовцы прошли на запад сто двадцать километров. Они освободили от немцев шестьдесят русских деревень. Они спасли жизни тысячам людей. В Никольском немцы собрали девушек: «Марш в Германию!» Литовцы подошли вовремя, и не одна русская мать до конца своих дней будет поминать освободителей.
Продвигаясь в сторону Брянска, литовцы захватили деревню, которая называется Литва. Это русская деревня, и я не знаю, почему она так необычно названа. «Литва» было написано на указателях. «Литва», — отвечали крестьяне. «Литва», — взволнованно повторяли литовцы. Совпадение, случайность, однако пусть она будет пророческим знамением: Литва ждет освободителей, тихая и страдающая, покоренная, но непокоримая».
Эту статью я с большим удовольствием включил в книгу «Боевой путь Литовской дивизии», вышедшую под моей редакцией в Москве в 1944 году.
В моих записях отмечено, что весной 1943 года Эренбург в нашем Постпредстве делился с живущими в Москве литовцами своими фронтовыми впечатлениями. Дружба, завязавшаяся между литовцами и знаменитым писателем, не прерывалась и позднее — Эренбург был нашим гостем на сорокалетнем юбилее литературной деятельности Людаса Гиры в июне 1943 года, он был одним из первых писателей, которые увидели освобожденный летом 1944 года Вильнюс, а после войны он побывал в Вильнюсе и Каунасе.
(Одно лето он гостил у Юстаса Палецкиса в Паланге. Вместе с Эренбургом мы тогда посетили Нерингу и Ниду. В его произведениях — в романе «Буря» и в книге воспоминаний «Люди, годы, жизнь» — можно найти теплые страницы, посвященные Литве.
Как-то я сказал Эренбургу:
— В вашем романе «Любовь Жанны Ней» русский коммунист едет в Западную Европу с чужим паспортом литовца Бататайтиса. Не сочтите меня педантом, если скажу, что Батайтисы в Литве есть, а вот Бататайтисов — ни одного…
Эренбург рассмеялся и ответил:
— А этого Бататайтиса я выдумал наподобие фамилии нашего милого Юргиса Балтрушайтиса… Оказывается, аналогия не всегда дает верный результат…)
Большинство писателей находились на фронтах или в глубоком тылу и лишь изредка появлялись в Москве. Чаще всего их можно было встретить в Союзе писателей — в Клубе во время обеда или вечером на различных обсуждениях новых произведений. В начале 1943 года мы познакомились с еще одним видным русским поэтом — Иосифом Павловичем Уткиным.
Имя Иосифа Уткина, как и других видных советских поэтов, мы знали еще до войны, в буржуазной Литве. Его поэма «Повесть о рыжем Мотэле» была переведена К. Жвайгждулисом и опубликована в прогрессивном журнале «Культура».
Теперь мы познакомились с поэтом лично. Он сразу очаровал нас — высокий, привлекательный, с выразительным лицом, живым взглядом, в котором сверкали жажда жизни, энергия и ум. Духовным богатством веяло от этого человека с густой торчащей шевелюрой и бархатными карими глазами. Когда мы познакомились, он сказал, что знает фамилии многих литовских писателей — ведь они часто упоминались в печати не только летом 1940 года, когда в Литве рухнул фашистский режим, но и позднее, перед войной и в военные годы. Руку он пожимал крепко и тепло, радуясь, что вот удалось встретиться с еще одним человеком, от которого может узнать о новой советской республике. С большим интересом он листал первый сборник литовских поэтов, только что изданный в Москве, — «Живая Литва». Сборник был тоненький, его обложку украшала ветка литовского национального цветка — руты, в нем были стихи наших поэтов, работавших тогда в советском тылу, — Саломеи Нерис, Людаса Гиры, Костаса Корсакаса, Эдуардаса Межелайтиса и мои. Иосиф Уткин внимательно рассматривал эту небольшую книжицу, которой было суждено проложить путь литовской литературе к всесоюзному читателю. И Иосиф Уткин сказал:
— Послушайте, а что, если нам устроить в Союзе писателей обсуждение этой книжки?.. Ведь и нам было бы интересно услышать от литовских товарищей побольше о вашей республике и о вашей литературе. Московским литераторам было бы интересно разобрать то, что уже дали нам наши друзья литовцы…
Мы с радостью подхватили эту мысль. Нам было лестно, что сам Иосиф Уткин согласился подготовить доклад об этой книжке. В эти дни вышел на русском языке и сборник сказок Пятраса Цвирки «Серебряная пуля». Обе эти книжки мы взяли за основу обсуждения…
Тогдашний руководитель наших писателей Костас Корсакас договорился обо всем с участниками будущего обсуждения, несколько раз встречался с Уткиным. Наконец вечером 11 марта 1943 года состоялось расширенное заседание Национальной комиссии Союза писателей, посвященное обсуждению этих двух книг. В заседании участвовали все литовские поэты, находившиеся в то время в Москве, — не было лишь Людаса Гиры, который жил в Горьковской области, в Балахне, где формировалась Литовская дивизия. Русских писателей пришло не много. Но для нас это обсуждение имело принципиальное значение. Наша молодая советская литература впервые выходила на всесоюзную арену и стала объектом внимания русских писателей.
Заседание открыл писатель Петр Скосырев. Он сказал, что хотел бы подробнее ознакомиться с тем, над чем работают сейчас литовские писатели, но даже две изданные книжки на русском языке уже дают основание для обмена мнениями. Он предоставил слово Иосифу Уткину, который в своей большой речи откровенно и с большой симпатией разобрал первую коллективную книгу литовских поэтов на русском языке.
Иосиф Уткин вспомнил первые дни Советской Литвы, когда немало писателей заняли руководящие посты в республике.
«Это заинтриговало нас потому, что показало роль литературы в общественной жизни Литвы, — говорил поэт. И продолжал: — …Без преувеличения можно сказать, что подлинная писательская дружба может возникнуть лишь при искренней, профессиональной оценке и хороших взаимоотношениях. Итак, если мы желаем перейти от вежливых дипломатических отношений к настоящей дружбе, мы обязаны перевести эти отношения на плоскость простоты и дружелюбия. Мы должны говорить так, как говорят писатель с писателем»[19].
Говоря о народных истоках литовской поэзии, поэт заметил:
«Мне кажется, что общий камертон литовской поэзии — это камертон народного слова, народной песни. Вообще литовская поэзия отличается благородством. Ее контролирует сам народ. Чтобы завоевать популярность в народе, надо оставаться народным. В Литве были и футуристы и декаденты, но все это не проникло в гущу народа, все это осталось литературным экспериментом. Там, где писатели не прислушиваются к народному камертону, литература теряет общественное значение».
Поэт высказался против сухой публицистической поэзии.
«Мне кажется, — говорил он, — что лучшее средство для проникновения в душу литовского крестьянина, рабочего и даже интеллигента — соединить в своем творчестве картины природы Литвы с мотивами народного творчества. Это мы и видим в творчестве литовских поэтов — и Венцловы, и Саломеи Нерис, и Гиры, и Корсакаса.
Книга «Живая Литва» вышла, — и это очень хорошо. Книга приятна тем, что в ней доподлинно чувствуются живая Литва, живые люди. Начав великое сотрудничество наций, мы его продолжим и в интеллектуальной области. «Живая Литва» — это первое наше знакомство с литовской поэзией, но очень приятное знакомство».
