Зачем мы оказались здесь? Наш Центральный Комитет и руководящие товарищи из Совета Народных Комиссаров, а также Юстас Палецкис с самого начала интенсивно заботились о трудоустройстве, питании, снабжении жителей, которые эвакуировались из Литвы. Благодаря этой работе уже существовала Литовская дивизия. Шла война, никто не знал, когда она кончится, и были нужны позарез свои литовские газеты и книги. Поэтому нас с Костасом и вызвали одними из первых в Москву, чтобы мы активнее помогли организовать работу литовской печати в Москве, а также готовить материал для прогрессивных органов американских литовцев — «Лайсве», «Вильнис» и «Швиеса». И товарищам на радио надо было помочь. Мы, конечно, были очень горды, что нас вызвали в Москву. О налетах мы думали мало, с ними, что ни говори, мы уже свыклись (во всяком случае, я, переживший страшную бомбежку Минска и бомбежки Москвы прошлым летом). Видя афиши, мы мечтали попасть и в театры — нашей давней мечтой было поближе познакомиться с высоким искусством Москвы… В Москве учреждения республики решили обосноваться на длительный срок. Вскоре нам вернули здание Постпредства. В подвале устроили склад продуктов и некоторых промтоваров и столовую. В зале второго этажа и некоторых комнатах разместилась канцелярия нашего правительства. Теперь здесь снова стали жить приезжавшие из дивизии и из разных городов люди… Неподалеку от Библиотеки имени В. И. Ленина, на улице Фрунзе, обосновался Центральный Комитет Коммунистической партии Литвы.
В Москву мы с Костасом прибыли в феврале 1942 года. Налеты врага еще были нередким делом. Но теперь они уже не вызывали у населения такого страха, как прошлым летом. Жильцы гостиницы, когда раздавалась воздушная тревога, спокойно спускались в станцию метро под гостиницей, а другие так и оставались у себя в номерах… Несколько раз в метро во время тревоги я видел Ванду Василевскую, Александра Корнейчука и других более или менее знакомых людей.
В первую военную зиму произошла одна из самых больших трагедий второй мировой войны — блокада Ленинграда. Город с трехмиллионным населением был окружен, связь со страной фактически прервана. Под жестокими налетами авиации и артиллерии город держался с удивительной выдержкой и героизмом. Тогда мы еще не знали истинного положения в Ленинграде. Мы не знали, что люди там падали с голоду — во время блокады умерло сотни тысяч жителей. Позднее в Клубе Союза писателей, на той же улице Воровского, приехавшие в Москву ленинградские писатели — Вера Инбер, Всеволод Вишневский, Ольга Берггольц и другие рассказывали об ужасах, каких, кажется, еще никогда не пришлось переживать ни одному городу мира. Не раз потом о блокаде Ленинграда я слышал от своего друга поэта Николая Тихонова — вместе со всеми он пережил ужас и героизм Ленинграда той зимы…
Положение Москвы по сравнению с Ленинградом и некоторыми другими городами тогда было просто отличным. Правда, нашим товарищам, которые оставались здесь в самое плохое время, жилось довольно трудно. Скажем, Юозас Банайтис, руководивший литовскими радиопередачами, жил вместе с известным эстонским писателем Иоханесом Семпером, тоже работавшим на радио, в ванной комнате (там, по-видимому, было теплее). Банайтис рассказал нам, что литовские передачи не прекращались ни на один день. Население оккупированной Литвы постоянно слышит не только официальные сводки и важнейший материал, переведенный из московских газет, оно слышит также наши стихи и статьи — все, что мы посылали из Пензы и Балахны.
Из Куйбышева вернулся Йонас Шимкус. Это тоже показывало, что центром нашей деятельности становится Москва.
«В Москве я нашел много друзей, — писал Шимкус в своем дневнике. — Корсакаса, Венцлову, Марцинкявичюса, приехавшего из дивизии в военной форме. Первую ночь — 22.II — провел у Венцловы в гостинице «Москва», потому что мне нездоровилось. Но следующую ночь уже ночевал в помещении Постпредства, которое мы как раз в это время получили назад. Опять жизнь идет по-старому. Думаем, где будем ночевать, где будем жить, что будем делать. Я, разумеется, пошел в Радиокомитет. Банайтис обрадовался. Наконец-то снова вместе…»
Йонас Шимкус выглядел неважно. Он рассказывал, что в Куйбышеве ему пришлось туго, ночевал он в неотапливаемом бараке, два раза переболел воспалением легких и ангиной. В Москву поехал тоже с ангиной, шесть суток в холодном вагоне. Мы давно знали Йонаса как человека долга, не умеющего думать о своем здоровье… Столько лет мы провели вместе, столько мечтали с ним и работали… Он всегда был ласковым, спокойным человеком, не умел ныть. Хотя был тяжело болен, жалоб от него я не слышал.
В марте в Москву для работы в Радиокомитете из Саратовской области приехал Юозас Балтушис. Директор совхоза, не желая лишиться хорошего работника, долго не передавал Балтушису телеграмм, которые мы посылали ему из Москвы. Юозас рассказывал о различных своих приключениях, возможно чуть-чуть приукрашивая. Вначале он оказался в Балахне, а оттуда уже поехал в Москву; здесь он стал заместителем Юозаса Банайтиса, а потом председателем литовских радиопередач.
Этот писатель сочного таланта был необыкновенно интересным рассказчиком, с недюжинными актерскими способностями (в этом я убедился позднее, в прифронтовой полосе под Ясной Поляной, где мы вместе участвовали в литературных вечерах и где Балтушис очень выразительно читал свои произведения). Работая на радио, он написал пятьдесят шесть брызжущих остроумием антигитлеровских скетчей под общим названием «Во дворе дяди Сильвестраса», или просто «У дяди Сильвестраса», которые передавались на Литву года два подряд. Дядю Сильвестраса обычно играл сам Балтушис, роль партизанки исполняла Казимера Кимантайте, роли гитлеровских солдат — Миколас Любецкис{125}; иногда в радиопьесах участвовали еще Тадас Черняускас{126} и Йонас Шимкус (песенные вставки, которые он писал, исполняли все вместе). Еще долго после освобождения Литвы многие из тех, кто во время войны тайком слушали Москву, с благодарностью к автору и «актерам» вспоминали «Двор дяди Сильвестраса»…
Юозас Балтушис сразу же стал незаменимым участником наших встреч, обсуждений, вечеров. Всегда бывало приятно встретить его и услышать новые, обычно юмористические истории, а иногда почитать его талантливые рассказы, такие, как «Партизан Даура» или «Белый клевер».
Писатели, оказавшиеся в Москве, решили оформиться в организацию. Уже в начале марта у Антанаса Снечкуса состоялось совещание. Выяснилось, что из Литвы эвакуировалось десятка полтора поэтов, прозаиков, критиков. Силы немалые. Костас Корсакас, представитель наших эвакуированных писателей при Президиуме Союза советских писателей, в своем докладе на Правлении Союза говорил о том, что мы уже успели сделать. Он совершенно правильно отмечал:
«Подводя итог всей проделанной до сих пор работы эвакуированных литовских писателей, надо сказать, что она проявилась не с такой широтой и плодотворностью, с какими могла проявиться в нормальных условиях. Но с другой стороны, в ней заметны такие моменты, которые могли появиться только во время этой гигантской борьбы против фашизма и которые придают всей этой работе особенное значение и важность. Несмотря на многие трудности, связанные с эвакуацией и включением в новые, непривычные условия жизни, — а это включение для литовских писателей, сравнительно молодых еще советских граждан, в военное время было особенно трудным, — эвакуированные литовские писатели сохранили стойкость духа и боевой задор. Это надо считать делом особой важности».
Во временное бюро литовских писателей вошли Корсакас (ответственный секретарь), Шимкус и я (члены). Мы наладили связь со всеми литовскими литераторами, оказавшимися в России, начали бывать в Клубе Союза писателей. Вскоре всем нам должны были выдать членские билеты.
Эти прозаические события имели большое значение. Они ввели нас в большую семью советских писателей. Наши писатели стали активно действовать не только среди литовцев — постепенно они включились во всесоюзную деятельность, начали публиковаться в московских газетах и журналах, издавали коллективные сборники и индивидуальные книги не только на литовском, но и на русском языке. В то трудное время это подстегивало больше и лучше работать, служило доказательством, что и наша работа — оружие в борьбе свободных народов.
