Тогда я и взяла себе второе имя — Наму, чтобы жить с родичами матери. Я возненавидела себя за то, что не соблюла её завет, за то, что слаба. Мои раны зажили, а через месяц я поняла, что беременна.
Намунея горько вздохнула и пристально посмотрела на своих детей. Те не шевелились, казалось, даже не дышали, но на глазах Сумаи блестели слёзы.
— За месяц я присмотрелась к городу. Он был хорош, но… я желала солнечного света для своих детей, как желала его для меня моя мать. Что я жена Хоуфры все знали, и потомков его не приняли бы, хоть вы и были желанной свежей кровью. Долго я скрывала беременность и в итоге умолила правителя дать мне подняться на поверхность, чтобы следить за миром и быть послом перед очами Аватара. Правитель согласился, взяв с меня тысячи клятв. Я нарушила их все, так отплатив за кров и покой, чтобы были дарованы мне, — Намунея отвела взгляд в сторону, — но сейчас, зная, что ждёт всё живое, я не жалею об этом. Вы заговорите с правителем, как с вашим родичем, но получите ли свободу, какая была у меня одной? Я понимаю, что вы многое хотите сказать… Мне не с кем было оставить вас, кроме как с Шушаной. Остальные тогда горячо возненавидели Хоуфру, они бы убили вас. Я всё сделала, чтобы вы не томились в ледниках, а выходили в поля, видели небо.
— А остальные угасали. Ты сама там была и всё знаешь! Кем стали наши товарищи?! Да, мы держались дольше, для нас старались сильнее, но это было слишком мало! Будь я среди оборотней — умел бы больше и защитил Ию! Ты не видишь кандалов отверженных и не представляешь их тяжесть! У нас ноша вполовину меньше, но чудовищная! И тебе, мать, после того, что мы пережили, хватает совести пугать нас Чашей?!
— Она не пугает, — послышалось за спинами.
Все обернулись на дракона, стоявшего в дверном проёме. Намунею нисколько не смутило, что их подслушали, а вот Миро ссутулился, как зверь, готовый к прыжку.
— Кто ты?
— Я — Ша-Цу, если тебе это говорит о чём-то, — сказал дракон.
— И как ты смеешь лезть в чужой разговор?!
Мать потянулась к сыну, чтобы успокоить его, но тот поднялся, глядя на дракона снизу вверх.
— Мне понятна твоя обида, юноша, и то, что не лучшая судьба тебе досталась, но перестань корить госпожу. Для тебя и сестры она сделала всё, что могла, и к свету тянула не только вас, но и всех отверженных и рыб. Смотри, — он вытащил из-за пазухи пузырёк с чёрной жидкостью.
— Это тушь? — тут же поинтересовался Фео.
— Да. Эти чернила гораздо лучше тех, что умели делать в своё время мы, и, благодаря Наму, у нас есть картины.
Он обвёл рукой стены дома, и Фео действительно увидел полотна со скалистыми горами, чью плоть разрывали черноствольные цветущие вишни.
— Она заново научила нас рисовать, рассказала о земле, и мы смогли изобразить её красоты здесь. А ты, юноша, всё глазами видел.
— А почему… — хотел спросить Фео, но его тут же перебил Миро:
— Ты про отверженных мало знаешь, Ша-Цу. Иначе не говорил бы глупостей. Каково это — носить вину отца, а потом ещё и быть захваченным демонами? Не лезь, куда не просят!
— Да что вы делаете?! — крикнул Фео, не надеясь иначе прервать семейные разборки.
Теперь все смотрели на него. Ша-Цу — с прищуром, Миро — с ещё неостывшей злобой, а Сумая с матерью — сквозь слёзы.
— Я не знаю твоего имени и даже из какого ты народа, чтобы обратиться к тебе, — нарушил затянувшуюся на несколько минут тишину дракон.
— Феонгост. Человек из царства Силиндэ.
— Человек… сколько же лет прошло…
Дракон разулся и приблизился к очагу, но садиться не стал, навис над ним, вглядываясь в бурлящее ароматное варево.
— Тишина, значит, больше не бережёт Чашу? — спросил он.
«Тишина» на колдовском не звучала как «безмолвие», но Фео напрягся.
— И ничто не сбережёт, если рыбы не поднимутся, чтобы сражаться со всеми, — Наму зачерпнула поварешкой чай, налила его в маленькую фарфоровую чашечку с крохотным рыжим карпом и протянула её дракону.
— Юные Живущие, я и мои братья построили Чашу за десять тысяч белых жемчужин, пять тысяч золотых и тысячу розовых. Мы ныряли, и брони тянули нас вниз, на неподъёмные глубины. Мы облагородили эту пещеру и выстроили всё, что в ней, а затем остались, чтобы алхимией сохранить воздух. Господин наш ушёл с сокровищами, обещав, что вернется с заменой для нас, но так его и нет. Мы не знаем счёта времени. Нас кормят и одевают, но нет у нас свободы.
— Так вы в плену?! В рабстве?! — взвыл Миро.
Его лицо исказилось, чертами он походил на бешеного зверя. В гневе Миро пнул котёл, и новый крик его оборвался резко, а горячая волна, брызгами готовая обжечь Намунею, застыла. Фео спрятал Осколок Прошлого.
— Почему вы не уйдёте? — поинтересовался Фео у Ша-Цу, сбросив с того оковы Времени.
— А? Что? Как ты это сделал? — дракон выпучил глаза, что несвойственно его народу, и начал пятиться.
— Это особые чары человечества. Так почему вы не уйдёте? Зачем вам по крупице собирать сокровища Земли, если можете вернуться на родину?
Ша-Цу покачал головой.
— Я уже сказал: наши брони тяжёлые. Мы можем уйти на глубину, но подняться с неё нам не хватит сил. Но даже если бы мы попытались, то обрекли бы город. Посмотрите, как он красив. Каждый из нас подумывал разрушить его, но никто не сумел. Другие города рыб не такие. То лишь камни, сложенные друг на друга и сцепленные льдом. Жители или истощают себя, удерживая промежуточную форму, ещё более скверную, чем у этих детей-отверженных, или давно потеряли разум, только на белой чешуе ещё видны синие руны. Вы бы разрушили не только дома и храмы, но и быт целого племени?
— Вы очень благородный Живущий, господин Ша-Цу. Я помогу вам. Там, на поверхности, за всех Живущих сражается ваш принц. Вместе мы решим, как быть с городом.
— Не много ли на себя взяли, Феонгост-человек? — раздалось снаружи.
Не разуваясь, в дом вошли четверо мужчин, все в белых кафтанах и островерхих шапках. У каждого — костяное копьё, скорее ритуальное, нежели боевое. Фео не испугался, но приготовился.
— Владыка готов слушать человека, владеющего чудесной силой, — с ухмылкой произнёс широкоплечий оборотень, тот самый, что встречал у врат. — А ты, Ша-Цу, займись двором господским. Он в запустении.
Вместо того, чтобы оскалиться, показать острейшие зубы, дракон поклонился и послушно удалился, напоследок коротко взглянув на Фео.
— А про драконов лучше не заикайся, — продолжил оборотень, — правителю это не понравится.
— Ладно, — стиснув зубы, процедил Фео, хотя многое он мог сказать, очень многое, но решил красноречие поберечь: прежде нужно было попасть к правителю.
Оборотень костяным остриём указал на Намунею.
— Эту освободи. А отверженные пусть так и сидят, меньше вони от них будет.
— Нет уж! Мы все пойдём! Миро и Сумая — часть вашего народа и пережили такое, что вас, возможно, заставит задуматься!
— Опять этот тон… кто ты такой, Феонгост, чтобы так в гостях разговаривать?
— Вашему правителю расскажу.
Фео махнул рукой, сдвинув Намунею подальше от летящих капель, затем сбросил чары Времени. На пёстром ковре расползлось мокрое пятно, а Намунея глядела на него ошарашенно и, видимо, пыталась понять, как оказалась в другом месте. Миро тяжело дышал. Уголки его рта опустились, и лицо стало походить на уродливую маску, какие надевали драконы на карнавалы. Считали, что отгоняют злую силу, показывая ей множество своих обличий. Миро сейчас был страшнее любого дракона. В его ещё горящем взоре читалось нечто демоническое, мучительно напоминавшее Фео об кошмаре Аймери. Это и есть чёрнота души, о которой говорила Фатияра?
Не обращая ни на кого внимания, Фео подошёл к Миро и сказал:
— Ты прав во всём, но сейчас попрошу кое о чём: не возненавидь мать. Перекипи и отпусти. Война легко может разлучить вас, и ты пожалеешь о времени, что потратил на злобу. Оставь её.
— Она боль причиняет… — речь Миро ещё напоминала рык.
— У неё не было выбора, — прошептала Сумая, медленно поднимаясь.
