Он посадил Фатияру к себе на колени и, крепко обняв, начал покачиваться, баюкая. Посох согревал, но слабо, будто силу утратил, как и его хозяйка. Золотые цветы навершия и лона выглядели неуместно среди этих камней, которые не оживить рисунками. Кругом холод и смерть. Лишь Фатияра может с ними сражаться, она одна несёт сияние жизни. Даже слепой может отличить ночь и день, даже оборотни с их изъеденными страхом и пытками сердцами потянутся за любимой.

«Я не могу зваться так, как отец. Другое имя даёт мне чувство целостности, пусть никто, кроме госпожи Драголин, ко мне так не обращается. Оно — моё нынешнее Я. Быть может, я дорасту до того, что моё Я приблизится к императорскому, и тогда я стану Нэйджу для самого себя». Он написал это удивительно откровенное для дракона письмо много лун назад, но до сих пор помнил бежево-оранжеватую в свете свечи бумагу с прорезавшими её глубокими тенями; помнил толщину и гладкость кисти, едкий запах чернил; помнил, с каким нажимом вырисовывал руны первичного языка, каждую закорючку; даже дрожание пламени будто сейчас видел перед глазами.

Он ждал её ответа будто бы тысячу лет, хотя на самом деле чуть больше недели.

«Значит, у тебя два имени. Данные отцом и наставницей. Зачем отделять одно от другого? В каждом из них — ты. Я видела и гордого Нэйджу, и нежного Ночжу, и Шакилара — воина, будто бы пришедшего из древних легенд. Тебе не нужно расти, чтобы стать Нэйджу — ты уже он и есть, как есть и Шакилар — непохожий на своего отца, как ни один Живущий непохож на другого. Ты — не тот, кто скован стыдом и ненавистью к самому себе. Нэйджу Шакилар».

Он хотел разорвать и сжечь это письмо. Её манера, её пренебрежение ко всем порядкам взбесили до дрожи, до желания сломать стол, разбить его ударом хвоста. Зачем было вообще заикаться об именах? Что он, слабак, который ищет, в чьё плечо поплакаться?

«Нэйджу Шакилар. Глупость какая и мерзость. Ещё и Ночжей назвала. Что она о себе возомнила?»

Он решил, что не станет ей больше писать, забудет эту нескладную обжору из царства фениксов. Что в ней такого, кроме титула? Драголин в десять тысяч раз прекраснее.

Всё. Без Фатияры больше солнце не всходило. Даже сейчас она грела его и освещала путь, и единственная могла вывести из душного ледяного мрака.

Над шаром тянулась крупная жила, напоминавшая звёздную ленту Аэлун, пронизывала все пространства, объединяя их, то поднималась, то опускалась, вырисовывая свою дорогу. Под краем свода она опоясывала петлёй три фигуры. Поначалу Шакилар не вглядывался в них: они казались грубыми и даже случайными в общей картине бытия оборотней. Будто ребёнок решил побаловаться и не нашёл подходящего холста для своих идей. Его рука дрожала. Может, он не был уверен в том, что изображал?

Фатияра заворочалась, и Шакилар отвлёкся. За секунды мир изменился и весь утонул в её карих глазах.

— Ты победила, — только и сумел произнести он и крепче обнял её.

Её всхлипы звучали будто из другой вселенной.

— Ты не прав. Не прав. Я ничего не могу. Никому. Никому не могу помочь.

Шакилар прижался своей щекой к её щеке и ощутил тепло её слёз. Удивительные фениксы. Не могут они быть такими, какими на камне их запечатлел неизвестный художник. Ни один, даже Адзуна.

— Все умерли… все…

Она плакала и плакала, а Шакилар качал её.

— Я чувствовала, как гаснет их свет… как набирает силы эта тварь…

— Ты победила её. Мы живы и ещё поборемся.

Фатияра потянулась за посохом. В слабом мерцании Гранатового Камня Шакилар смотрел в её глаза цвета некрепкого чая. На церемониях пили красный, терпкий, а Фатияра одним лишь видом заставляла забыть о формальностях, делать то, что хочется. Что непозволительно в драконьем обществе.

«К фениксам тянутся только слабые», — вспомнились ему слова отца, когда он узнал о чувствах Шакилара. Тот не таился. Вечные оковы стыда лишь за то, что он не такой, каким представляют принца империи, треснули уже давно.

— Я боюсь, понимаешь… что все умрут. Мама, папа… я останусь одна среди костей, как в том видении. Раньше не верила, но теперь не справляюсь… Тэрмидэ, Гилтиан, оборотни, которых мы спасли, тоже… Я гораздо меньше могу, чем думала… чем должна…

С новой силой полились слёзы, а Шакилар крутил головой, пытаясь понять, что ему сделать или хотя бы сказать. Он никогда не видел Фатияру рыдающей, даже представить не мог, что это возможно. Как стойко она держалась всё это время, как развеяла сны Паучихи, как вынесла все утраты! А те соломинками складывались в груз на её спине.

— Фатияра, послушай, ты очень и очень сильная. И, самое главное, ты не одна. Я буду рядом, куда бы нас не занесло, даже если весь мир покорится Аватару и поднимется против нас, я тебя не оставлю. Ты спасешь многих, и я помогу тебе.

В глазах блеснула искра.

— Как с Ией?

— Да, и так тоже. Не будь тебя, я бы не поверил, что до перводемона можно докричаться. Но ты была.

Она стала теплой, и без костра Шакилар грелся. Закрыл бы глаза и помечтал о теплых лавандовых лугах, — не Тинтх, а земных — о расплавленном в речных водах солнце и золотых его дарах-кувшинках. Не в ледяной пещере место Фатияре, а среди живой природы, в стрекочущем и журчащем царстве, подаренном Неру. Шакилар вернёт её туда.

Со стены треугольными зубами скалился Адзуна. Он легко узнавался по одеждам и росту — возвышался над двумя другими фигурами, драконом и эльфом. Хищная улыбка сородича ещё была понятна Шакилару, а вот облик эльфа, длинноухого, как тростниковый заяц, оставался загадкой. Кого изобразили, Унгвайяра? Или Эллариссэ? Вряд ли последнего — Аватар был бы значительно ниже Адзуны. Почему все готовы кинуться на зверей? Шакилар не помнил ни земельных, ни иных разногласий. Оборотни вплоть до последнего наплыва Океана Штормов считались союзниками, пусть драконы отзывались о них несколько свысока.

— Мне не даёт покоя история Хоуфры. Если бы Саландига не женился на дочери Хоржага, жили бы они без проклятия? Ведь не на любую кровь пробуждается Шторм. Драконы из разных Пределов тоже друг друга ненавидят и порой убивают. Единое государство не спасает от ненависти, но прокляли нас только из-за Люцита. Дело только в том, что Саландига — хранитель?

Фатияра ещё раз всхлипнула.

— Они подняли руку не просто на хранителя, а того, кто повел их и защищал. Это очень тяжёлый грех.

— Ты думаешь, племена должны были принять союз Хоржага и Саландиги? Империи не создаются на добрых словах. Это или нужда или… завоевание.

Нарисованный эльф будто шире оскалился. Шакилару вспомнились рассказы об Унгвайяре, который ничем не гнушался, но после Казни Мира под его крыло Даэри Далара привёл голод. Также, как некогда Южный Предел под власть Северного.

— Царство Эю создано без завоевания и нужды, — ответила Фатияра. — Мы знали, что вместе будет лучше.

— Только фениксы так могут. Оборотни совсем на вас непохожи.

— Что ты имеешь ввиду?

— Хоржаг жалеет, что сунулся к Саландиге. Что, если бы жили как жили, то всё бы сложилось иначе. Не было бы проклятий.

— Им Ойнокорэйт велел объединиться.

— Да, но, может, он говорил лишь о времени Казни? Это странно слышать от меня, но мне кажется, будто бы оборотням государственное единство навязали. Посмотри на эти рисунки. Чувствую, кого-то замучили назиданиями, особенно после первого проклятья.

Очень долго Фатияра разглядывала стены, а Шакилар заметил, что немного изменилось её лицо: щёки стали тяжелее, тени под глазами — глубже. Темень обманывает, а снаружи, когда взойдёт солнце, всё вернётся? Шакилар подозревал, что нет. Долго Фатияра держалась, никакой груз не выйдет тащить вечно.

— Может, ты и прав. Мы их не слушали и не слышали, а потом и они себя перестали…

Фатияра резко смолкла и отстранилась от Шакилара, а он выставил вперёд меч-копьё. Из мглы выплыло существо. Косматое, оно напоминало яка со свалявшейся шерстью, разве что стояло не на четырёх лапах, а на двух. Выдохнуло шумно и замычало. Из-под коричневых грязных косм высунулась пятипалая рука с синими узорами на коже. Как у Миро и Сумаи.