В первой половине октября красные дивизии отчаянно дрались с казаками, не давая им захватить ближние подступы к Царицыну. На одном из участков обороны в районе Сарепты и Бекетовки красноармейцы не удержали занимаемый рубеж и начали отступать. Казаки разорвали их цепи и устремились в незащищённое окно. Тогда начальник отдела формирования и обучения войск армии Руднев собрал группу бойцов из резервной бригады и, увлекая их собственным примером, решительно повёл на врага. Прорыв был ликвидирован, но Руднев в неравном бою получил смертельное ранение.

Долго удерживать свои позиции красные части не смогли, они были выбиты из Сарепты, Бекетовки, Отрады. Здесь не обошлось без «ножа в спину» — два крестьянских полка перешли на сторону белых. В линии обороны образовалась опасная брешь...

Командование Донской армии назначило решающий удар на Царицын на 17 октября. Судьба города, казалось, была решена. Но неожиданно пришло спасение с Северного Кавказа. Под Царицын прибыла Стальная дивизия Дмитрия Петровича Жлобы. Она ударила по штурмовым частям Краснова с тыла. В стане белых началась паника. Воспользовавшись этим, в контратаку перешла пехота Ворошилова.

Артиллерия 10-й армии из тринадцати десятков орудий открыла по казакам массированный огонь, заговорили тяжёлые, крупного калибра пушки бронепоездов. Вокруг Царицына грохотала вся степь. Звуки выстрелов и разрывы снарядов слились в сплошной непрерывный гул. На белогвардейцев обрушилась лавина сплошного огня. Понеся большие потери, казаки повернули назад.

Белые части в беспорядке откатывались на юг и на запад. Кольцо осады Царицына распалось. Донская армия отступала за Дон.

Сталин 19 октября восторженно телеграфировал Ленину о разгроме красновских войск. В ответ получил указание отбыть из Царицына в Москву.

Сталин ещё не знал, что на этот раз уедет он из Царицына, ставшего для него настоящей «вотчиной», уже навсегда.

В Москве у него состоялось несколько бесед с Лениным. После них председатель Совнаркома 23 октября послал Троцкому телеграмму. В ней он сообщал, что Сталин убедил Ворошилова и Минина, которых считает очень ценными и незаменимыми работниками, не уходить и оказать полное подчинение приказам Центра... Сталин очень хотел бы работать на Южном фронте; выражает большое опасение, что люди, мало знающие этот фронт, наделают ошибок, примеры чему он приводит многочисленные. Сталин надеется, что ему на работе удастся убедить в правильности его взгляда, и не ставит ультиматума об удалении Сытина и Мехоношина, соглашаясь работать вместе с ними в Ревсовете Южного фронта, выражая также желание быть членом Высвоенсовета Республики.

Далее Ленин писал в телеграмме:

«Сообщая вам, Лев Давыдович, обо всех этих заявлениях Сталина, я прошу Вас обдумать их и ответить: во-первых, согласны ли Вы объясниться лично со Сталиным, для чего он согласен лично приехать, а во-вторых, считаете ли Вы возможным, на известных конкретных условиях, устранить прежние трения и наладить совместную работу, чего так желает Сталин. Что же меня касается, то я полагаю, что необходимо приложить все усилия для налаживания совместной работы со Сталиным»[125].

Сталин приезжает к Троцкому, посещает его поезд и говорит с ним «со смиренным видом», как позднее описывал Троцкий их встречу. Сталин просил председателя РВСР не поступать слишком сурово с «царицынскими мальчиками». Троцкий ответил жёстко: «Эти распрекрасные мальчики погубят революцию, которая не может ждать, пока они подрастут». Сталин молча проглотил этот ответ.

Он тогда готов был вытерпеть всё, так как предчувствовал: впереди открываются перспективы занять высокую военную должность. Ради этого сносил любые унижения. В первую годовщину Октябрьской революции даже написал хвалебную статью в «Правду» о своём ненавистном противнике Троцком, искусно превознося до небес его заслуги[126].

Когда Сталин станет великим вождём народов СССР, в его «Сочинениях» льстивая статья в «Правде» за 6 ноября 1918 года появится несколько в иной редакции. В ней не только исчезнут октябрьские заслуги Троцкого, но даже имя его.

Оставшись без Сталина, Ворошилов почувствовал себя не очень уютно. Больших успехов на Царицынском фронте не наблюдалось. 10-я армия продолжала наступление на белоказаков, но действовала вяло. Троцкий «приставил» к соратникам Сталина своих соглядатаев. В конце октября членами РВС армии были назначены Валерий Межлаук и Алексей Окулов, немного погодя — Ефим Щаденко и Борис Легран.

В ноябре в Москву отозвали Минина, он стал членом коллегии НКВД.

Начальник штаба Соколов был заменён на Сергея Мацилецкого.

Окулов изначально направлялся на Южный фронт в качестве «особоуполномоченного». Затем постановлением РВСР был назначен членом Реввоенсовета Южного фронта и сразу же членом РВС 10-й армии, сохраняя при этом статус члена Реввоенсовета фронта, как потом говорил Троцкий, чтобы быть «мощным противовесом Ворошилову».

Ворошилов редко бывал в своей скромной квартире, которую они с Екатериной Давидовной занимали в каменном трёхэтажном особняке, ранее принадлежавшем известному в Царицыне горчичному фабриканту Галичу; после Октябрьской революции он сбежал за границу. Нижние два этажа дома занимали Реввоенсовет 10-й армии, различные управления. На верхнем жили семьи командиров, в том числе и Сталин с женой: они перебрались сюда из штабного вагона.

Клим постоянно пропадал либо в войсках, либо в Реввоенсовете, в квартире обычно появлялся ночью. Все, кто с ним вращался, видели его всегда в одной и той же форме: в кожаных брюках, заправленных в сапоги, в кожаной куртке, перерезанной ремнями портупеи, маузера и шашки, в приплюснутой папахе и в холодное время — в чёрной бурке. Складывалось впечатление, что он никогда не снимал с себя форму. Но всё-таки, попадая домой, сразу же всё с себя сбрасывал и обессиленно падал на обшарпанный диван. Между прочим, Р. Гуль в книге «Красные маршалы» (очерк — «Ворошилов») с издёвкой называл этот диван шикарной кроватью, на которой нежилась красавица-жена командарма.

Однажды в вечерний час Екатерина Давидовна завела разговор с мужем на неожиданную тему:

— Сегодня к нам в распредприемник поступили новенькие детки. Один мальчик, Петей зовут, такой прелестный. Представляешь, такой кудрявый!..

Клим сразу понял: мальчик запал жене в душу. Она очень хотела иметь детей, хотя точно знала, что своих у неё не будет, но предложить мужу взять приёмных как-то не решалась.

На следующий день Ворошилов поехал вместе с Екатериной Давидовной в распределительный детский приёмник. Увидев Петю — шустрого мальчугана четырёх-пяти лет, он сразу же, без раздумий принял решение усыновить его. Глаза Кати засияли счастьем...

Спустя много лет Пётр Климентьевич Ворошилов вспоминал: «Я стал сыном папы Клима и мамы Кати в 1918 году. Было мне тогда четыре года... Мама очень хорошо за мной, маленьким, ухаживала. Шила всё по женским выкройкам, которые сохранились у неё с тех пор, как она была белошвейкой. Вообще всё для меня она делала сама. Только когда мы жили в Ростове, появилась гувернантка Лидия Ивановна, которая говорила по-немецки и учила меня языку».

Отношения Ворошилова с Окуловым с каждым днём накалялись. Ворошилов обращался за помощью к Сталину. Он жаловался, что больше не в состоянии усваивать той науки, которой теперь его пичкают. Он «решительно и бесповоротно, в полном осознании всех последствий, заявляет: больше работать при условии недоверия к нему центра не может». С Окуловым не будет работать, уйдёт. Если Межлаука отзовут, уйдёт немедленно, хотя бы его расстреляли...[127]

Сталин ничем помочь ему не мог. Межлаука Москва отозвала из Царицына.

В начале декабря распри в Царицыне дошли до предела. И 12-го произошёл «взрыв». Ленину и Свердлову телеграф принёс из Царицына протест: