Там, выпив, я рассудил трезво. Поскольку я потерял все средства к существованию, не выполнил ни одного пункта задания, позабыл все знания, полученные мною в разведшколе, у меня оставался только один выход — сдаться!

Выпив для храбрости еще немного, я подошел на перекрестке к первому попавшемуся милиционеру и сказал ему, что я иностранный резидент. На что он мне сказал:

— Раз ты резидент, то мы тебя сейчас и отправим в резиденцию!

И отправили меня в вытрезвитель, где я сейчас и нахожусь и пишу эту объяснительную записку, а главное — прошу настоятельно учесть, что я иностранный резидент. хочу добровольно сдаться, и поэтому меня надо срочно переправить в соответствующее заведение…

Резолюция директора вытрезвителя на объяснительной записке: «Гражданин, называвший себя иностранным резидентом, действительно попал к нам не по адресу. И был переправлен нами в соответствующее заведение, где теперь и пребывает в одном номере с Наполеоном, Александром Македонским и астронавтом с Альфа-Центавры, который прилетел к нам, чтобы купить пленки с записями песен Бюль-Бюль-оглы».

Приказ:

«Всем сержантам, старшинам, лейтенантам, капитанам, майорам, полковникам, умело сыгравшим роли научных сотрудников, колхозников, строителей, врача-ортопеда, учителя английского языка, за создание невыносимых условий работы и жизни опаснейшему разведчику Джону Кайфу объявить благодарность!!!

Именными песочными часами наградить машиниста скорого поезда «Владивосток — Москва», а также повысить в звании старшего лейтенанта, так убедительно сыгравшего роль рессоры трактора «Беларусь»!»

Задание выполнено! Кайф пойман! Если и дальше мы будем так работать, мы их всех изведем, товарищи!

Выбранные места из букериады

Умоляю вас, не читайте этого никогда, никогда!

Меня звали на бренной земле Анна, я никому не желала зла, всех любила и вела себя как английская королева.

Но четыре аборта на полставки исключительно по причине безумных и чистых надежд плюс два стакана чая с сахаром и с мордобоем плюс солнышко мое с ненаглядной попкой плюс отчаянье на продавленном диване плюс два гонорара к майским и октябрьским, которые тут же ушли на такси, — это же сумасшедшая цифра!

А тут еще в мою святая святых входит без спросу один хмырь, кодовое название — читатель. После признаний в любви, коварных комплиментов и клятв в верности до гроба этот типичный искатель московской прописки с гнилыми зубами и задатками педераста оскорбительно намекает, что весь этот ад, этот кошмар, эта пытка душевная становятся под моим пером устойчивым литературным приемом. Я спорить не стала, потихоньку позвонила от дуры соседки и сдала негодяя прямо в Кащенко, где ему самое место.

— Господи! — возопила я. — Годами не видеть в жизни ничего, кроме кромешного ужаса! Должна же, должна, должна быть за это какая-то награда!

Зовут меня Гоша Иудышев, и для начала я должен, по-видимому, подробно и обстоятельно рассказать, когда и в каких исторических условиях я родился. Если быть совершенно точным, родился я еще в прошлом веке, и жизнь мне дал известный в ту пору беллетрист Ф. Д., вытащивший меня на свет из моего подполья. События, тогда со мною происшедшие, хорошо известны, и напоминать о них здесь я не считаю нужным. Однако для полного осуществления и разрешения идеи мне, признаюсь, все-таки не хватало места, которое я получил лишь сто лет спустя после того, как благодетель мой писатель Ф.Г. с присущей ему щедростью предоставил в полное мое распоряжение около восьмисот пятидесяти страниц романного текста.

Из своей петербургской каморки я перебрался в провинциальное общежитие, где, живя экономно, избегая мясных и рыбных консервов, воздерживаясь до поры от покупки черного двубортного костюма, стал терпеливо ждать, когда мир завертится вокруг меня, как вокруг своей оси. К этому, однако, не было никаких видимых оснований, и мне пришлось изрядно помаяться, пока великодушный автор не перевел меня в столицу, где я сделался осведомителем компетентных органов. Свою деятельность я осуществлял в тайных кружках, которые специально для меня были переброшены из времен «Бесов» во времена хрущевской «оттепели». Впрочем, впоследствии события, к коим я оказался причастен, были оценены как художественное пророчество, не важно чье — Ф. Д. или Ф. Г.

Между тем мне стали на каждом шагу плевать в лицо, и в соответствии со своим литературным архетипом (Иуда, Свидригайлов, Смердяков) я вознамерился свести счеты с жизнью путем самоубийства. Но автор отговорил меня от подобного шага и убедительно попросил дотянуть в качестве зловеще-символического художественного образа хотя бы до того времени, когда будет учреждена Букеровская премия.

Было время, когда лаз расширился, и туда полезли все кому не лень. Но потом дыра снова стала узкой, и в нее теперь попадают только по персональным приглашениям оттуда. С оплатой пролаза в обе стороны.

Ключарев заполняет таможенную декларацию и кладет ее в нагрудный карман рядом со списком покупок, которые необходимо сделать там.

Ключарев лезет. Ему трудно, фунт твердый. Столько сочинителей уже пользовались этим сюжетным ходом, но он по-прежнему остается негладким. И фразы идут такие шершавые, царапающие — читателю тоже нелегко будет пробираться.

Наверху сейчас худо. Телефоны-автоматы выведены из строя, в магазинах ничего не купишь, транспорт ходит нерегулярно. Да еще в автобус может ворваться внезапно группа людей и разуть всех, кто в «Саламандре». У Кабакова в «Невозвращенце», правда, было еще покруче: там уже по Москве никто без собственного «калашникова» не ходил. Но Ключарев об этом не слыхал: с кабаковским персонажем там он не встречался — а в Москве кто кого когда видит? В общем, наверху царит типичная антиутопическая картина темного будущего.

А внизу — и врачи приличные, и лекарства, и магазинчиков полно, и все открыты.

Ключарев лезет.

Но на этот раз внизу его ждет неприятная неожиданность. Никто не говорит по-русски. С витрин книжных магазинов исчезли книги о Ключареве.

Наверное, это сон. Ключарев пытается себя ущипнуть и вдруг понимает свою ошибку. Он лез туда, а премия теперь присуждается здесь. Он устал, он может опоздать. Но, собрав последние силы, он лезет наверх.

Над русским лесом и поднятой целиной плыли облака заре навстречу. Позади остались клятва, жатва и битва в пути, но беспокойные сердца бились до конца. Иудышев не спеша достал из кармана белого халата пачку концептов, распечатал ее, нажал на гашетку и перевел структуру в режим соцарта.