Готовится к печати:
«Крокодил в ноздре». «Рифмеллы и созвучины». Склад у автора».
* * *
Старый эстет писатель сидел в уютной комнате и любил молодежь.
«В молодости есть какая-то тайна, — думал он, — взять хотя бы уже одно то, что мне вот пятьдесят лет, а сыну швейцара — двенадцать… Это мистично…»
— К вам пришли, — сказала горничная, — молодой человек какой-то…
— Дуняша… — с тихим упреком бросил старый писатель. — девушка!..
— Простите, барин… Опять забыла.
ГЬрничная накинула на плечо кусок портьеры, растрепала прическу и произнесла с томительными паузами:
— Господин мой… К тебе прибыл отрок… Он томится у входа квартиры твоей номер девятнадцать, по парадной лестнице…
— Узови сюда… Приемлю его.
Молодой человек быстро вошел в комнату:
— Это я. Олег Южанин. Первый том — один рубль двадцать пять копеек. Складу автора.
— Слышал, слышал.
— Меня уже пародируют в лучших журналах. Я, между прочим, гений.
— Ты гений, отрок. У тебя такой вид…
— Хотите, я вам прочту свои стихи? Только я их пою… А вы должны бить в такт ногой… И горничная пусть стоит в прихожей и бьет ногой. Может быть, у вас в доме кто-нибудь приезжий — пусть и он бьет ногой…
— Пой, отрок…
— «Артишок в мадере»
Мы сидели на диване из мрамора,
Мы тянули ликер 1/2 бут 3 р. 80 к. из соломинки.
У вас в глазах — два цыганских табора,
Столько в них было истоминки.
Потом мы сели с вами в мотор-ландолю,
Вы надели брюссельские кружева с атласом.
И понял я по движению колес: я люблю.
Как гимназист седьмого классом…
— А почему: классом? — умиленно спросил старый писатель.
— В этом есть что-то нездешнее — презирать падежи. Я не люблю их старого лика. Я отверг их.
— Сядь, отрок — взволнованно сказал старый писатель, — ты — гений. Сейчас я позвоню по телефону и скажу одному издателю, что у меня сидит гений.
Уходил молодой человек с массой рекомендательных писем. Из них только одно было в страховую контору с просьбой определить на нетрудное место; все остальные были с копированными удостоверениями о гениальности подателя…
* * *
Триста человек, сидевших на местах от 50 к. до 4 р. 20 к., смотрели на эстраду и слушали молодого человека, деловито распевавшего стихи:
— Обриллиантите ноги, дорогая мечталка, олевкойте изгибы фарфоровых рук… Как алмазная лошадь, под вами качалка, вы сиреневой розой разводите круг…
— Скучно чтой-то, — сказал человек, пришедший по контрамарке, — не люблю я этих алмазных лошадей, опять же руками там круги разводят..
— А ведь ходят слушают, деньги платят…. Есть, значит, что-то… Печатают. Авторитеты хвалят… Действительно, в нем есть что-то…
Триста человек сидели и искали оправдания неосторожной затрате двух рублей и целого вечера; расходы на вешалку и на извозчика заставили признать молодого человека гением… Другие признали это заочно. Будущность молодого человека была обеспечена…
* * *
Когда наступит лучшее время и будет организовано «Общество защиты читателей от дурного обращения», молодым людям с быстрой карьерой будет худо. Но пока в литературе — их царство. Будем же терпеливо ждать, когда им станет худо.
Если бы…
Кусочек литературного фельетона
Недавно исполнившееся стопятидесятилетие со дня смерти Ломоносова осталось почти незамеченным. Писали об этом не много и немногие.
Если бы мы обратились к Игорю Северянину с предложением высказаться по поводу литературного значения Ломоносова, маститый поэт, мы не сомневаемся, ответил бы стихами:
Ломоносов в шампанском! Ломоносов в шампанском!
Удивительно вкусно, свежо и остро…
Весь я В чем-то ужасном, крикливо мещанском.
Но рукою привычной я берусь за перо.
Я к поэзии прошлой отношусь как к химере.
Что писал Ломоносов — ужасно старо.
Ломоносов — в малаге, Ломоносов — в мадере!
С ананасом в желудке! — вот это остро.
Константин Липскеров
(1889–1954)
Владислав ХОДАСЕВИЧ
Дружеская пародия
Всю ночь моя болела поясница.
Под утро стало легче. Нюра мне
Ее растерла мазию. К оконцу
Я примостился. Скучно было. Снег
Все падал, падал. Я сидел, сидел.
Сладчайшая уже меня сонливость
Охватывала. Уж готов был я
Заслышать плеск литейских струй. Как вдруг
Толчок внезапный ощутил в уме я:
Мне вспомнилось, что с вечера прочел я
Статью простую критика. Хвалил он
Сергей Абрамовича. Выйдя из себя,
В себя взглянул я, и увидел, как
Мой желчный раздувается пузырь.
…Так я сидел и мыслил, и тогда-то
Явилась мне та мысль, что и поныне
Питает все творения мои,
А именно: заметив человека,
Что думал мостовую пересечь,
Я прошептал: «О если бы, собака.
Тебя разрезал надвое трамвай!»
В тот день меня прослабило два раза.
Александр Флит
(1892–1954)
Самуил МАРШАК
Мисс Таблистер
Если вас
Заедает
Скука,
Вам поможет
В беде
Наука.
В Токио, в Вене,
В Шанхае,
В Калькутте,
В вагоне,
В загоне,
В купе
И в каюте.
По всем городам
Месье и мадам,
Фрекен и фру
Эту веселую
Знают игру.
В Нью-Йорке, в Алжире,
В Тимбукту, в Каире
Мистер,
Синьор,
Кабальеро,
И сэр,
И гражданин
СССР —
Все повторяют
Короткую весть:
Дважды два,
Говорят,
Четыре,
Дважды три,
Уверяют,
Шесть.
Рим и Полтава,
Тула и Ницца,
Диксон холодный
И жаркий Тифлис —
Все повторяют тебя,
Таблица,
Мисс Таблистер,
Мадам Таблис!
Борис КОРНИЛОВ
Портрет героя
На плечах его — рубашка,
На грудях его — часы.
Промеж ребер бьется фляжка.
Набекрень лежат власы.
Подминает он с разгону
Заливного порося,
Сорок ведер самогону
И в сметане карася.
Рожа скрозь лоснится салом,
Ходит в стужу без пальта,
Может смазать по сусалам,
Дать хорошего «винта».
Ухмыляется погано,
Кроет в бога, в душу, в кровь,
Сорок два при ем нагана
Попадают в глаз и в бровь.
Он заносит ногу вправо —
Море Черное кругом,
В стольный город Балаклаву
Попадает сапогом.
Он заносит влево ногу,
Сам собою голубой, —
Попадает в Кондопогу,
Зачинает мордобой.
В мышцах ходит сила бычья.
Чернозем лежит в зрачках,
Под ногами шкура птичья,
Слава пышет в облаках.
Что ему калач румяный,
Шкура, баба, облака?
Он выводит стих духмяный,
Забубенная строка…
