— Скажите, Женя, где вы достали печень трески?

Евгений с гордостью оглядывает стол:

— Прислали читатели — рыбаки Каспия. У них недавно давали.

Знакомлюсь с невестой. Широкое, открытое, простое, хорошее, с эдакой лукавинкой лицо. Что-то в глазах такое… в улыбке… К Сазонову, чувствуется, относится дружелюбно, но приветлива и с остальными гостями — настоящая хозяйка. Говорит мало, но как-то очень точно, умно, метко: «Сюда садитесь… сюда… а вы сюда…» Чувствуется, что такая все может — и полы вымыть, и песню спеть, и посадить, если надо.

Звучит свадебный марш Мендельштама. Все садятся за стол. Первый тост произносит самый почетный гость— дед Евгения, старый кадровый подсобный рабочий:

— Это как в старину говорилось: муж и жена — одна сатана!

Общий хохот. Остроумный старик, да и вся у них семья такая — бунтари!

Следует тост за тостом. Молодой, слегка захмелевший поэт вдруг с размаху бьет кулаком по столу и кричит «Горько!»

Сазонов, строгий, подтянутый, крепко, с достоинством целует невесту. Чувствуется, что ему хорошо.

За столом непринужденная обстановка, рассказывают анекдоты. Когда выходят женщины, читают отрывки из своих произведений. И вдруг сквозь гомон и шум прорываются первые аккорды гармонии. Звучит Эпиталама из оперы Рубинштейна «Нерон».

Поет молодая невеста. Дробно стучат ее каблучки по паркетному полу, в руках откуда-то появляется «Бурный поток», и она им уже игриво и призывно помахивает над головой.

Вот вступает другой голос:

Бьет двенадцать ударов…

— Женя, — кричат со всех сторон, — Женя! Новый год!

Сазонов перестает целоваться. Он серьезен, подтянут. Поднимает бокал и молча, под гром оваций, пьет за свои творческие успехи в Новом году.

Далеко за полночь гости начинают расходиться. У всех на душе радостный осадок.

И только мне еще предстоит работа — первая ночь молодых пройдет в интервью. Я вынимаю блокнот и ручку…

…И вот я в Клинцах. У первого встречного спрашиваю: «Где живет Нюра Спиридонова?» Прохожий оживляется, берет меня за пуговицу и ведет.

Славная, уютная комната. Много книг — Юлиан Семенов, Лев Овалов, «Сестра Керри». В углу — орган с партитурой песни «Помнишь, мама моя, как девчонку чужую…». Чувствуется, что здесь знают и любят музыку. На стене — великолепная репродукция с картины Шишкина «Утро в сосновом бору». Все дышит культурой. Да и как иначе: дед — провизор, другой дед — первый в России мужчина-акушер, племянница до сих пор не верит в бога…

Разговариваем. Нюра интересный собеседник, она знает много иностранных слов, обладает несильным, но глубоким голосом, наизусть читает Лопе де Вега.

Наконец мы переходим к делу, из-за которого я приехал в Клинцы, — к Гомеру. Нюра, волнуясь, вынимает из шифоньера семейный альбом. Листаю. Вот тот самый дед — красивый старик с бородой, вот дядя первого мужа — тоже интересный мужчина, вот групповой портрет племянников. Наконец, пожелтевший листок пергамента. Мучительно знакомый почерк — сердце учащенно забилось! С трудом разбираю текст:

Потрясающе! Но ведь Гомер не умел писать?! Как же так… Значит, умел? С другой стороны, гекзаметром сейчас никто не творит — утерян секрет…

— Нюра, откуда это у вас? — спрашиваю я.

— Это всегда было. Семейная хроника утверждает, что он был нашим родственником, далеким предком.

Интересная особенность: в семье Спиридоновых вся женская линия пишет стихи и даже печатает их в журнале «Работница». А прабабка очень плохо видела! Тут что-то есть! И все-таки страшно подумать — ведь Гомеру сейчас было бы 2700 лет! Читаю дальше:

Так вот оно что! Удивительная мысль, как молния, сверкнула в моем мозгу — семь городов спорили за право называться родиной Гомера, а ведь великий автор «Илиады» и «Одиссеи» родился здесь, в Клинцах!

…С большим душевным волнением прощаюсь я с этой простой, но ставшей мне необычайно близкой женщиной, далеким потомком древнего грека… Вслед мне несутся мощные аккорды органа: «Помнишь, мама моя…»

Божественная комедия, или Сущий ад

(Авторизованный перевод с латинского Евг. Сазонова)

Песнь тридцать пятая