Фазиль ИСКАНДЕР Баллада о зайчике Роуфе, охотничьем сыне Баграте, чуреке и чебуреке У злобы — свои законы, у чести свои права. Есть заяц, и есть охотник. Инжир, курага, айва. За рынком у старой хашной сошлись они, аккурат, заяц по имени Роуф и охотничий сын Баграт. Лил на ущелье месяц свой черный венозный свет. И сказал Баграт: — Нэнавижу! — и вскинул свой пистолет. И в хашной умолкли споры, когда он привстал в седле. Но пуля в стволе молчала. Молчала пуля в стволе. Она молчала как рыба, навага, судак, филе… Все так же в ущелье месяц лил свой венозный свет, когда Роуф сказал Баграту: — Ну-ка, дай сюда пистолет! — Когда торжествует дружба, с дороги уходит злость. И бросил Баграт ему пистолет, как бросают собаке кость. Уже текла по горам заря, как течет виноградный сок, когда Роуф своею рукой всадил пулю себе в висок… Да здравствует сила сильных! Пусть слабый не будет слаб! Да здравствует дух броженья, шашлык и люля-кебаб! Да здравствуют ритмы Киплинга, папаха, аллюр, абрек, фазаны и козлотуры, мангал, чебурек, чурек! Михаил ЛЬВОВ Маленький Гулливер Чтоб зайцем стать — не надо им родиться, как стать рагу — не надо быть рагу. Не собираюсь в зайца превратиться, но бить по зайцу — тоже не могу! Напрасно зайцефобы-зайцегубы ехидно морщат маленькие губы! Напрасно зайцеловы-зайцестрелы в меня пускают маленькие стрелы! И вовсе зря иные зайцефилы в меня втыкают маленькие вилы, свои мне предлагают постулаты, как надевают маленькие латы, и маленькую должность, и в придачу мне предлагают маленькую дачу. Мне ведом путь, который им неведом: не зайцеедом быть, а зайцеведом! И пусть погибну я от зайцелюбья — но, зайцелюб, останусь зайцу люб я! Леонид МАРТЫНОВ Восьмое чувство Я с Музой Глубокою ночью Шел около «Националя». Там зайца Я видел воочью — Уже начинять начинали. Вернее, едва начинали Опасное это занятье. Едва ли имея понятье, Кого они там начиняли. В соседстве с дымящею печью, Где блики бегут по обличью, Владеющий слухом и речью. Он не был обычною дичью. И я его видел идущим, На крыльях упругих летящим. Бегущим по грядкам грядущим, Сырую морковку едящим. Над листьями репы и лука. Над свеклами бурого цвета Он несся со скоростью звука. А также со скоростью света. Он кланялся пущам и рощам, И было сравнить его не с чем, И не был он нищим и тощим, А был он поющим и вещим. …Тут некто Высокого роста Воскликнул: — Но как это можно? Да, все это было бы просто. Когда б это не было сложно! Самуил МАРШАК
Элегия на смерть Джона О’Грэя, достопочтенного зайца, эсквайра Меж речкой Твид и речкой Спей, Где вереск и все прочее, Жил бедный заяц Джон О’Грэй, Отец семьи и прочее. Хоть был лишен Наш бедный Джон Чинов, наград и прочее. Зато был шерсти не лишен, Хвоста, ушей и прочее. Однажды, три-четыре-пять, Позавтракав и прочее. Он в рощу вышел погулять И, так сказать, все прочее. Он был не в бархат разодет. Как тот бездельник Билли, — Берет с пером и старый плед Его одеждой были. При всем при том, При всем при том С бездумною отвагой Махал он весело хвостом, Как пикой или шпагой. Но у развилки трех дорог, Где ельник и все прочее, Его охотник подстерег И застрелил и прочее. Он взял себе берет и плед, А пух и прах О’Грэя Трактирщику за шесть монет Он продал не жалея. А тот из Джоновых костей Сварил бульон и прочее И этим потчевал гостей Под крепкий эль и прочее. Но все, кто ели тот обед, И все, кто Джона ели, Не о трактирщике, нет-нет, Не об охотнике, о нет — О Джоне песню пели. Вот так под старых кружек звон, И шутки, и все прочее Был воскрешен наш добрый Джон, Отец семьи и прочее. И с той поры уж сколько лет. Как бы воскресший из котлет, Из супа и все прочее, Он на земле живет опять И раз-два-три-четыре-пять Выходит в рощу погулять И, так сказать, все прочее. |
