Булат ОКУДЖАВА Прощание с Ленькой Зайцевым Словно бы на зависть грустным арбатским мальчикам, арбатские девочки, безнадежно влюбясь, Леньку Зайцева называли ласково зайчиком — ваше высочество, говорили, и просто князь. А когда погулять выходил он с черного хода, сто прелестных охотниц выбегали из своих засад, розовые лошади били крылами, начиналась охота, из которой никто не старался вернуться назад. А они в него корочкой, видите ли, поджаристой, пирогом с грибами — в семейный, извините, круг. А он на плечо шарманочку — и пожалуйста, потому что шофер в автобусе — его лучший друг. А он на свои на рыжие, как порфиру, фуражку. А он их сам, понимаете, убивал. А последний троллейбус развозил по Сивцеву Вражку ситцевых девочек, убитых им наповал. Плакала на Смоленской флейта, лесная дудочка. Бил на Садово-Кудринской барабан любви. Ночь опускалась, короткая, как мини-юбочка, над белыми дворниками, изящными, как соловьи. И стоял, как замок отчаянья, арбатский дворик, жалуясь, печалясь, безнадежно моля… Плачьте, милые девочки, пейте паригорик! Пейте капли датского короля! Михаил СВЕТЛОВ Сто двадцать лет спустя Не в «ЗИЛах» и не в новеньких «Победах», не думая, что станут в них стрелять, два зайчика на двух велосипедах отправились немножко погулять. Но, по ошибке взятый на поруки, большая сволочь и антисемит, охотник к ним протягивает руки и гнусными зубами шевелит. Сейчас начнутся грозные событья. Мой зайчик закачается в седле. Но чтоб не допускать кровопролитья, живут мои герои на земле. И если уж дойдет до столкновенья, я крови все равно не допущу: я встану посреди стихотворенья, охотника в лягушку превращу. И вы не бойтесь, глупенькие зайки: я в случае чего вас воскрешу. Куплю вам в ГУМе трусики и майки и на свою жилплощадь пропишу. Я дам вам пряник и другие сласти, надену октябрятские значки. Не надо плакать при Советской власти! Утрите ваши слезы, дурачки! Пускай горит на мордочках румянец! Охотника не бойтесь моего! Я пошутил, ведь он — вегетарьянец, мясная пища — гибель для него. Мне вся его семья давно знакома. Он не имел оружия вовек. Он просто заместитель управдома, вполне интеллигентный человек. Ярослав СМЕЛЯКОВ Строгая морковь Не в смысле каких деклараций, не пафоса ради, ей-ей, мне нравятся серые зайцы — те золушки наших полей. Мне праздника лучшего нету, чем видеть опять и опять — по этому белому свету тот заяц идет погулять. Ни шелка на нем, ни шевьота. Ни юбок на нем, ни рубах. Как красный колпак санкюлота — морковка в суровых зубах. Не плод экзотический юга, чья дряблая кожа пестра, — а скромная дочь огорода, больших удобрений сестра… Но грозный, как тень трибунала, сидит на своем чердаке охотник в коротеньком платье, с кулацким обрезом в руке. Он зайца в ловушку заманит, морковку его отберет. Он с этою целью ложится и с этою целью встает. Но вы понимаете сами — я зайца в обиду не дам. Высокую чашу питанья я с ним разделю пополам. Я дам ему, может, рублевку из малой получки моей — пусть купит другую морковку, какая еще покрупней. Я буду доволен, по сути, — была бы у зайца всегда, в железной домашней посуде красивая эта еда! Владимир СОКОЛОВ Ключик Был дождик в полусне, канун исходам. Был зайчик на стене, была охота. Был дачный перегон, грибы, сугробы. Варили самогон. Зачем? А чтобы. Варили вермишель. Когда? Вначале. Когда еще — Мишель, ау! — кричали. Меж всех этих забот, охот, получек он был как словно тот скрипичный ключик. Он смутно различал сквозь суть причины концы иных начал, иной кручины. Диван вносили в дом, тахту с буфетом. Но суть была не в том, а в том и в этом. И пусть он не был тем, а все ж заметим, что был он между тем, и тем, и этим. Он частью был всего, что было тоже. А впрочем, ничего. |
