Из цикла «О странностях любви» Константин СИМОНОВ Пир во время войны Пью за здравие Мери, Милой Мери моей. Тихо запер я двери И один, без гостей. Пью за здравие Мери… А. С. ПУШКИН Я пил за тебя в ресторанах Констанцы, Я спаивал вдрызг эмигрантский Харбин В кругу офицеров, забывших про танцы. Усталых, часами небритых мужчин. Едва ль ты оценишь, моя недотрога. Мужское бездомное наше питье. Кого б ни встречал на военных дорогах — Всех пить заставлял за здоровье твое. Шофер из Одессы, спецкор из газеты, И юный корнет, и седой генерал Трезвели мгновенно, едва из планшета Твою фотографию я доставал. Не знаю, поймешь ли… Но это по-русски, И фронт — это все-таки фронт, а не тыл… Прости же, что с каждым я, вместо закуски, Тебя, как солдатскую пайку, делил. Леонид МАРТЫНОВ Слыхали ль вы? Мой голос для тебя и ласковый и томный. Тревожит позднее молчанье ночи темной. А. С. ПУШКИН Композитор по имени Григ И поэт по фамилии Фруг Напевали: любовь — это рок, То есть мрак и сплетение рук. А известный бретер Бержерак, Дуэлянт, выпивоха, игрок. Утверждал, что любовь — это грог. Преферанс, карамболь и трик-трак, Пара шпаг и взведенный курок, Секундант, возглашающий «брэк!», И соперник, что делает брык. Так решил он. А некий дурак Заявил, что любовь — просто трюк, За которым последует брак, Тихий брег и семейственный круг. Но он был никудышный пророк! Ведь любовь — не домашний порог, Не пирог, и не сладкий урюк, И не пара отглаженных брюк… Львиный рык! О глотатели книжного праха! Обладатели нежного слуха! Вам, привыкшим шушукаться тихо, Сообщаю я тайну успеха. Вы слыхали? Любовь — это крик. Что в груди зарождается глухо И, не слушая аха и оха. Над вселенной разносится лихо. И быть может, не так уж и плохо. Если даже глухая старуха Вдруг получит от громкого эха Воспаление среднего уха… Очевидно, такая эпоха. Владимир СОЛОУХИН Сударыня ты моя… Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя. Я утром должен быть уверен. Что с вами днем увижусь я… A. С. ПУШКИН Когда б любовь мне солнце с неба стерла. Чтоб были дни туманней и мрачней. Хватило б силы взять ее за горло И задушить. И не писать о ней. B. СОЛОУХИН Опять — любовь. Ну как не надоело?! Из века в век долдонят нам одно: «Любовь, любовь…» Как будто мало дела И без нее эпохой нам дано. Оно конечно — я не супротив Народных празднеств бракосочетанья (Я сам готов участье в них принять. Я б наших смирных, мирных поселян В веселые сгонял бы хороводы: Пусть судари-сударыни попляшут. Обильный свой используя досуг); Я не противник и деторожденья Готов признать, что и оно не вредно. Но справедливо ли, что человек (Вершина мирозданьяl) носит в чреве Свой плод? Онтогенез, филогенез, Мутации, диплоид, хромосомы И прочие нерусские понятья — К чему нам это? Ясно — ни к чему! Сколь проще размножаться почкованьем (По-нашему сказать — вегетативно). Какой тогда получим мы прибыток, Сколь много сил и денег сбережем! «Любовь, любовь…» Скажите-ка на милость! Она ведь не основа бытия. И чтоб как можно долее продлилась Общественно активно жизнь моя, Чтобы любовь, как пиво или водка, Мне стать не смела поперек пути, Я б взял ее, сударыню, за глотку И — придушил. Господь меня прости… Василий АКСЕНОВ На полпути к редакции Трамвай был сказочно красив. Он был без кондуктора. Вместо кондуктора была касса. Такая гигантская копилка, сверкающая никелем, с пломбой и плексигласовым щитком. Она сама сбрасывала внутрь себя медяки, словно проглатывала их. Сбоку было колесико, и если повернуть его, высовывался белый язычок билета. Шлакоблоченко еще не ездил в таких трамваях, и сейчас у него просто захватило дух от восхищения. Что он любил — это технику. — Граждане, оплачивайте за проезд! — пропела в микрофон вагоновожатая… «Тихо! Баба как баба», — успокоил себя Шлакоблоченко, глядя ей в спину. Над кассой висела табличка: «Стоимость проезда — 3 копейки». А может, наоборот: «Билет ничего не стоит, можете не платить». Шлакоблоченко не умел читать. — Вались отсюда! — добродушно сказал он интеллигентному старичку, снял с него очки и бросил их на заднюю площадку. Старичок, близоруко щурясь, по-пластунски пополз за очками. Шлакоблоченко сел на его место, не торопясь стащил с ноги валенок, размотал портянку, достал четвертной и сунул его в кассу. — Не забудьте оторвать билет, — пропел тот же ласковый голос. Шлакоблоченко обомлел. У него и раньше бывали женщины. С одной он даже переписывался: дескать, фигли-мигли и прочие печки-лавочки. Но такой ласки он еще не знал. Шлакоблоченко ездил в этом вагоне целый месяц, пока у него не кончился отпуск, и все глядел в спину вагоновожатой… вернуться Это как заколдованный круг: Есть еще ведь и лефовец Брик. И художник по имени Брак, Режиссер, именуемый Брук, Бриг, что предками звался уструг. Древний грек, африканский царек. И старик, содержащий ларек. И хорек, осторожный зверек. Русла рек, перепутья дорог, И арык, и парик, и порок… Я всего перечислить не мог. |
