На лице женщины отразилось радостное спокойствие человека вернувшегося домой после долгих странствий. Она подняла голову и, как старому другу улыбнулась утопающей в желтоватом тумане Черной горе. Уверенно обошла ее справа, пошла глубже, под влажно лоснящееся зловонное брюхо. Тяжелый камень, нависающий низко над землей, оставлял лишь небольшой проход для осведомленных. Женщина скользнула под него и исчезла в кромешной тьме горы. Там душно, влажно, висит тяжелый запах тухлой рыбы, слышно, как монотонно где-то капает вода.

— Кто-о-о иде-е-ет!? — раздался глухой рев.

— Та, кого ждут. — равнодушно ответила женщина.

— Кто-о-о-о? — не сдавался невидимый привратник.

— Пошел вон, вонючее чудовище. — женщина оставалась спокойной, — Не узнаешь меня? Или хочешь разозлить Утробу?

Грозный рык перешел в глухое ворчание и затих. Женщина двинулась дальше. Через пару десятков шагов в темноте замаячила красная точка, за ней еще одна. Жуки-фонарщики. Чем дальше — тем больше их становилось. Они ползали по стенам, потолку, шевелились под ногами. Наконец, их стало так много, что они ярко осветили дорогу — узкий и тесный коридор. Он ширился, свод его поднимался, и наконец он окончился просторным залом, освещенным все теми же жуками.

Посреди зала колыхалось и клокотало озеро, наполненное темной, зловонной жижей.

— Я здесь, Великая Утроба! — почтительно произнесла женщина.

— Я тоже, — раздался в ответ насмешливый голос. Казалось, горло, породившее его, сделано из густого киселя.

Крупный камень в углу зала зашевелился и открыл глаза. Большую часть существа составляло полупрозрачное желеобразное брюхо. Руки и ноги терялись в складках, и вся эта груда бурого студня венчалась вполне человеческой головой с немыслимой путаницей волос, темным жабьим лицом и бессмысленным взглядом зеленовато-серых, выпученных глаз.

— Великая Утроба…

Гостья почтительно склонила голову, но, видимо, это была простая формальность — выпрямившись, она спокойно прошла вперед и села на широкий каменный выступ.

— Наконец-то. — прохлюпала Утроба. — Рассказывай!

— Мой план сработал. Рано или поздно — все получается по-моему.

— Хвастунья! — круглые глаза чуть сощурились, было видно, что Утроба довольна.

— Как я и говорила, деваться ей было некуда. Единственный оставшийся путь вел ее прямиком в мою ловушку, и теперь наша мушка уже не выберется из горшка со сметаной.

— Где она? — глаза полыхнули голодным блеском.

— В Музеоне.

— Как? Почему? — проревела Утроба.

— Так было задумано. Ты же требуешь, чтобы она пришла добровольно?

— Не я требую! — злобно прохрипела Утроба. — А проклятый договор с этой крылатой клячей!

— Ну, как бы то ни было. Это гораздо труднее, чем похитить или запугать. И потребует больше времени и усилий.

— А мне на минуточку показалось, что ты не справилась.

— Тебе показалось. Ей теперь некуда деться. У меня есть план.

— Ну-ну… Что же ты задумала? — Утроба разместила поудобнее дрожащие складки брюха.

— Я разыграю небольшой спектакль. Не буду утомлять тебя подробностями. Агафьино отродье придет к тебе добровольно. Но это займет некоторое время. Совсем небольшое.

— Ну-ну… — безгубый рот растянулся в подобие улыбки. И снова сжался. — А что если оба отродья встретятся?

— Исключено. Ариадны нет ни среди живых, ни среди мертвых.

— Белоконь, где сочинение? — вкрадчиво интересуется Зоя Всеволодовна.

— Какое сочинение? — вздрагивает Саша.

Она сидит за партой в кабинете литературы, а Зоя стоит перед ней.

— Ты должна знать — какое. Я задала его ровно год назад. — с угрозой в голосе отвечает Зоя Всеволодовна.

— Сашенька, — ласково шепчет Светлана, высунувшись из-за Зоиной спины, — я же тебе говорила: напиши, неприятности же будут! Вот и пожалуйста.

— Хорошо, я напишу… — покорно кивает Саша, — но скажите, на какую тему!

— Тема написана на доске. Садись и пиши! Пока не напишешь — из кабинета не выйдешь! — объявляет Зоя Всеволодовна и чеканным шагом покидает кабинет.

Светлана посылает Саше воздушный поцелуй и выплывает следом. Дверь с грохотом захлопывается за ней, щелкает ключ в замке.

Саша смотрит на электронную доску — на ней сияет надпись огромными буквами: “Тема сочинения.” Чуть пониже к доске приколот деревянный петрушка.

“ Так какая же тема? — размышляет Саша, — Петрушка… В него этот Каспар сегодня играл. А, знаю! Тема — Каспар Хаузер!

Кто же это такой? Я ведь знала! Забыла… Это от голода. Надо яблоко съесть”

У нее в рюкзаке всегда лежит яблоко. Но что за гадость? Оно измазано липкой черной грязью!

“Хорошо, что я ношу с собой бутылку с водой! Там, правда, чуть-чуть осталось, на донышке, но яблоко вымыть хватит.

Густая, как масло, вода медленно течет из бутылки, яблоко выскальзывает из рук. Катится, подпрыгивая, в угол кабинета, за ним тянется черный след. Саша идет за яблоком, но в углу вместо него лежит прозрачная красная бусина.

“ О! Это очень важная вещь! Не помню, для чего она мне, но точно знаю — я должна забрать ее и спрятать…

Саша наклоняется за бусиной, а в углу — дыра. Даже целая нора.

“ Как здорово! Я сейчас просто вылезу отсюда и убегу. Меня же мама ждет давно!”

Она протискивается в нору и ползет, крепко сжимая в кулаке бусину — ее ни в коем случае нельзя потерять! Стены норы сужаются, теснят ее со всех сторон, она уже не может двигаться вперед.

Нет, надо ползти назад. Не получается! Стены норы сжимаются, давят сильнее, сильнее. Как душно!

— Мама, помоги! — едва дыша шепчет Саша…

…И проснулась вся в слезах. “Это сон, какое счастье!”

Прохладное, бледное солнце смотрело прямо в круглое окно комнаты со скошенным потолком, наполняя ее мягким, светом. Пахло лавандой, смутно знакомыми травами и чуть-чуть жасмином.

Саша села на кровати и начала соображать где она, и что с ней вчера произошло.

Город муз… сумасшествие какое-то! Как можно в такое поверить? А впрочем, что ей еще остается? Или все это правда, или она сошла с ума. Второй вариант никуда не годится, значит придется смириться с первым.

Она оглядела комнату. Давно не крашеные белые стены, дощатый пол, в углу старинный шкаф, под окном небольшой письменный стол. Она лежит на высокой, как слон, кровати, придавленная тяжелым лоскутным одеялом. А на одеяле Молчун — развалилась, негодяйка, поперек, прикинулась куском белого меха.

— Брысь отсюда. — сказала ей Саша.

— Это почему? — зевнула Молчун.

— Потому. Бесишь. Если хочешь знать, я вообще кошек не очень-то люблю.

— Да и на здоровье. Я не кошка.

— Ах, да, я помню. Все равно бесишь.

— И тебе доброе утро…

Молчун с обиженным видом перепрыгнула с кровати на стул, где была аккуратно сложена Сашина одежда. Устроилась поверх, глядя на Сашу вызывающе. Та решила не поддаваться на провокации, тем более, что разлеживаться было некогда и неуместно. Спрыгнула с кровати. Обнаружила себя в белой рубашке до пят. Надо же, значит вчера хватило сил раздеться и напялить эту хламиду.

“А одежду мою кто-то сложил, я бы на пол швырнула.”

Она согнала Молчун со стула и с удивлением обнаружила, что ее вещи постираны и отглажены. Оделась, подошла к окну — ей хотелось взглянуть при свете дня на сад, поразивший ее вчера.

Но ее ждало разочарование. Сад выглядел запущенным и заброшенным. Там и сям высились обломки каменных стен, останки чугунных заборов. Прямо посреди очаровательной зеленой полянки торчала старая калитка. И больше ничего. Калитка в никуда? Почему бы не убрать весь этот хлам?

На дорожке, ведущей к зарослям синей гортензии показалась Бэлла. Она торопливо шла, держа в руке тяжелое ведро, перегибаясь набок и сильно хромая.

“Зачем она несет воду в кусты? Что там поливать после вчерашнего потопа?”