Мама ушла и не вернулась.

Саша была в этом виновата. Она и ее бездарная писанина, чтоб ей сгореть! Знала бы, чем все закончится — проглотила бы обиду вместе с болтливым языком! Но откуда ей было знать, что урок литературы превратит ее жизнь в беспробудный кошмар.

…Она ввалилась домой, грохнула рюкзаком об пол и объявила маме, что с этого дня ноги её не будет в школе. И больше она не напишет ни строчки, потому что…

Конечно же, мама вытрясла из нее правду. Ей и стараться не пришлось — обида кипела, выплескивалась наружу злыми слезами. Саша начала рассказывать…

***

Все было как всегда. Тишина. Скука. У доски томилась очередная жертва Зои Всеволодовны. Саша, маскируясь за широкой спиной Ломакина, играла непослушными словами.

“…Ночь окутала город муз. Лунный свет пробивался сквозь изорванное ветром черное кружево облаков…”

Она перечитала фразу, нахмурилась:

“Плохо. Кружево это ни к селу, ни к городу…” — она перечеркнула написанное.

Надо проще.

“Ночь. Луна. Ветер…”

Ну да. Добавь еще “…фонарь, аптека!” — пробубнила она, зачеркивая ночь, ветер и луну.

“Город муз растворился во мраке. Луна и холодный ветер…”

“Да что ж такое! Никогда мне первая фраза не дается. На потом ее оставить… Что там происходит?”

Она высунулась из своего укрытия. Все та же картина. У доски корчился Данька Брюшко. Умный парень, но стеснительный страшно. А под Зоиным взглядом ему становится совсем худо — бедняга покрывается красными пятнами, потеет и мычит. Зоя таких не отпускает, пока до слез не доведет. А вмешаешься — только хуже будет. Проверено. Саша уткнулась в тетрадь. Надо двигаться дальше.

Сны — они такие. Пока не запишешь, не дадут жить спокойно, будут вертеться в голове. А этот снится ей уже которую ночь. Она пытается его записать, но пока подбираешь слова, картинки ускользают, как рыбки и выходит что-то бесцветное и скучное.

“Темная фигура неслышно поднялась по ступенькам старого дома и поставила на крыльцо большую корзину. В корзине сладко спал младенец. Муза беспокойно оглянулась, опустилась на ступеньки, обхватила руками корзину и приникла к ней головой.

Потом сняла с шеи кулон. Прозрачный камень цвета красного вина на черном шелковом шнурке тревожно сверкнул в ее руках. Она опустила его в корзину с младенцем.

— Прости, мое драгоценное дитя! — произнесла она сквозь слезы, и нежный голос ее прозвучал, как разбитая флейта.

Она поцеловала младенца, неслышно скользнула с крыльца и понеслась по темной улице назад, так стремительно, словно не холодные камни, а раскаленные угли лежали у нее под ногами…”

Саша прикусила кончик ручки, взглянула в окно.

Может не раскаленные угли, а осколки стекла?

“ Перед поворотом она остановилась, обернулась и прошептала…

— Белоконь, повтори мою последнюю фразу!

Саша вздрогнула, захлопнула тетрадь. Перед ней стояла Зоя Всеволодовна. У доски никого. Сколько времени прошло? О чем речь? Она метнула отчаянный взгляд на Юльку, соседку по парте, та что-то беззвучно ей шепнула. Разумеется, Саша ничего не поняла.

— Я… я не расслышала. — промямлила она.

— Чем вы заняты, Белоконь? — ласково поинтересовалась Зоя Всеволодовна.

— Я… конспектирую…

Зоя протянула раскрытую ладонь. Саша подгребла тетрадь к себе поближе.

— Дай сюда. — произнесла учительница металлическим голосом.

Саша, как под гипнозом, повиновалась. Не сводя с нее глаз, Зоя Всеволодовна взяла тетрадь, — Посмотрим… что ты там… строчишь… — раскрыла и углубилась в чтение. Закончив, взглянула на Сашу поверх очков.

— Что это?

Саша краснела и молчала.

— Белоконь, я задала вопрос!

— Сон… — пробормотала Саша.

— Сон. — повторила Зоя и не спеша двинулась на свое инквизиторское место, унося в когтях тетрадь.

Саша затравленно смотрела в ее узкую спину.

Класс притих. Многие испытали на себе метод Зои Всеволодовны: зацепить жертву меткой фразой, взять за горло, высосать досуха и отшвырнуть бледную шкурку. Саша ухитрялась быть неуязвимой для ее шпилек и крючков. И вот, наконец, допустила промах. Теперь Зоя оторвется по полной. Что ж, настала очередь Белоконь встать к позорному столбу. Шоу обещало быть грандиозным.

— Хотите послушать? — обратилась Зоя к аудитории.

Никто не посмел отказаться.

— Ночь окутала город муз… — замогильным голосом начала Зоя.

Она сопровождала чтение драматическими интонациями, выразительной мимикой, ироничными комментариями. Старалась как могла. Сначала все ржали, потом затихли понемногу.

— Ваше впечатление? — обратилась Зоя Всеволодовна к классу.

Аудитория молчала.

— Смелее! У нас урок литературы. Перед нами художественное произведение. Да, Белоконь? Давайте обсудим! Ломакин, что скажешь?

Ломакин, знаменитый на всю школу хулиган и шут гороховый, поднялся и хихикнул.

— Не знаю. Хрень какая-то!

— И все?

Ломакин пожал плечами и снова хрюкнул от смеха.

— А чего еще-то?

— Молодец! Краткость — сестра таланта. Учись, Белоконь! А то развезла тут… Кстати, почему ты сидишь? Педагог перед тобой стоит, а ты как королева английская…

Саша поднялась. Каждый удар сердца окатывал ее кипятком.

— Посмотри на меня.

“Не смотри в глаза! В переносицу!” — скомандовала себе Саша.

— Сашенька. — сказала Зоя нежно, — Не обижайся. Я желаю тебе добра. Жизнь коротка, а время драгоценно. Не стоит разбазаривать его на бессмысленную ерунду. Дорогая моя, литература — это нечто большее, чем твои словесные завитушки.

“Только не разревись…” — твердила себе Саша.

— А может хватит уже? — громко, с вызовом спросил Ломакин.

— Я сама решу, когда хватит, господин защитник! — прикрикнула на него Зоя, не сводя глаз с Саши.

— Правда, Зоя Всеволодовна! Может у нее талант! — подхватила Юлька.

— Талант? — прищурилась на нее Зоя, — И окинула класс победоносным взглядом. — Запомните, ребята, талант… его не спрячешь. Он всегда пробьет себе дорогу! Если он есть. А если нет… Если ты бездарность, — с наслаждением выговорила она, — то нечего время тратить. Свое и чужое. И уроки мне тут срывать. Забери свою писанину, Белоконь! Все.

Она захлопнула тетрадь.

— Продолжаем урок! Белоконь, к доске!

Саша раскрыла рюкзак, сгребла в него свои пожитки, выбралась из-за парты, опрокинув стул. И пошла к двери под перекрестным огнем насмешливых и сочувственных взглядов.

— Что за истерика, Белоконь? — прикрикнула Зоя, — Я тебя не отпускала! Вернись на место! Стул подними!

Саша вышла, хлопнув дверью.

***

Мама слушала ее, не прерывая. Саша не отваживалась на нее взглянуть. Она знала, что увидит жалость в маминых глазах, а это было страшно и стыдно. Закончив свой рассказ и не услышав в ответ ни слова, Саша отважилась приподнять мокрые ресницы и вздрогнула, увидев мамино лицо. Бледное, застывшее, чужое. А глаза такие… будто случилось то, чего она давно ждала и боялась. Саша вмиг забыла о своем позоре.

— Мама! Что с тобой?

— Как ее зовут? — спросила мама неестественно ровным голосом.

— Зоя. — прошептала Саша. — Всеволодовна…

Мама потянулась за пальто.

— Ты куда? — взволновалась Саша.

— Зоя. Всеволодовна. Если это то, о чем я думаю… Не может быть. Только не это… — бормотала мама, пытаясь поймать второй рукав.

У Саши вдруг заныло под ложечкой от предчувствия дурного, непоправимого. Она вцепилась в мамино пальто.

— Мам, пожалуйста, не ходи! Наплевать на эту дуру! Что она понимает? Я пойду завтра в школу!

Мама обернулась, и спокойно сказала:

— Ты очень талантливая. Никогда не сомневайся.

Поцеловала Сашу и ушла, волоча полунадетое пальто как подбитое крыло.

Прошел час. Два. Под ложечкой ныло все сильней. Мама не возвращалась. Три.

“О чем можно так долго разговаривать с этой грымзой? Позвоню”.

Абонент недоступен. “Что такое? Где она? Как-то все не так…” Саша, забыв о своих недавних клятвах, помчалась в школу.