— Будешь пай-девочкой? — Саша энергично закивала.

Глаза погасли. Комната вынырнула из темноты.

— Сейчас ты ляжешь в кроватку, — ласково запела Светлана, — и спокойно уснешь. А завтра все будет хорошо… все будет хорошо…

Но завтра все было плохо. И послезавтра. Каждый новый день теперь начинался так:

“Я бедная сиротка, я обычный подросток, я хорошая девочка… Что еще? У меня был нервный срыв, я больше так не буду. Я не вспоминаю о маме, не пытаюсь ее искать. Не плачу. Я справлюсь. Только бы она не догадалась. Мне никто не поверит. Она на любого наведет морок. Я не хочу в психушку! Я хорошая девочка. Я все равно найду маму!”

Саша затаилась. Она старалась меньше разговаривать и больше улыбаться. Стала вежливой, послушной и удобной.

Светлана оказалась заботливой мачехой. По утрам кормила сырниками, щедро поливала их вареньем, следила, чтобы Саша все съела.

— Кушай, Сашенька, смотри, какая ты худенькая. Как швабра! Кормишь тебя, кормишь, куда только все девается? — мурлыкала Светлана, поглаживая Сашину руку широкой теплой лапой с длинными ногтями. И Саше казалось, что Светланина рука — сытая кошка, а ее собственная костлявая кисть — обреченный птенец.

Она упихивала в себя сырники и, обмирая от страха, гадала — может Светлана чего-нибудь в них подсыпала? Или варенье сварила с колдовской травой?

Криво улыбалась, благодарила Светлану. Та отвечала:

— На здоровье, деточка.

Все было спокойно и мило. И очень страшно.

Она перестала писать. Она возненавидела себя за то, что когда-то переселяла на бумагу свои фантазии. Из-за них мамы больше нет. Если в ее голову забредал новый герой, она гнала его. Она хотела уничтожить свои черновики, утопить их, сжечь, закопать. Но коробки, набитые исписанными тетрадками и блокнотами, оказались пустыми.

Загадочное исчезновение черновиков не расстроило Сашу. Ей было стыдно о них вспоминать. Как ей вообще пришло в голову начать писать? Теперь даже школьные сочинения даются ей с трудом — она с трудом вымучивает из себя корявые, безжизненные фразы.

Историю с Зоей она помнила смутно. Она что-то написала. Зоя прочла. Назвала ее бездарностью. Она ушла, дверью хлопнула.

Папа стал похож на фотографию, которую научили ходить и разговаривать. Если Саша обращалась к нему, отвечал. Сам он задавал только один вопрос:

— Как дела в школе?

Вежливая улыбка не сходила с его лица. И как ни старалась Саша смахнуть эту невыносимую улыбку, ей не удавалось. Да и возможности такой Светлана не оставляла, всегда маячила неподалеку.

Однажды Саша все же улучила момент — мадам отправилась в ванную, а папа сидел на диване в гостиной и смотрел в точку. Он теперь часто так сидел. Саша примостилась у папиных ног, заглянула в пустые глаза.

— Сашенька! — очнулся папа, — как дела в школе?

— Знаешь, пап, что сегодня было? Сидим мы на уроке химии, решаем уравнения. Вдруг с улицы — тук! тук! тук! Смотрим, а за окном наша директриса верхом на метле!

Папа улыбался.

— Снимает туфлю, — не сдавалась Саша, — и как швырнет ее в окно! И вдребезги!

Папа внимательно слушал.

— Влетела она в класс, — продолжала Саша упавшим голосом, — подлетела к портрету Менделеева и как плюнет в него!

— Очень хорошо.

— Ничего хорошего. Теперь на портрете зеленое пятно. Химик так и не смог его вывести. — прошептала Саша сквозь слезы.

— Что ж, я рад, что у тебя все в порядке.

— Пап… Ты где?

Папа встал с дивана и побрел куда-то. Саша за ним. Он постоял немножко в холле и двинулся в Сашину комнату. Она кралась следом, стараясь случайным звуком не спугнуть слабую надежду.

Папа вошел в ее берложку, опустился на пол. Она тихонько присела рядом.

— Сашка… знаешь, мне иногда кажется, что я — это не я. — признался папа. — Будто настоящий я живет… живу… далеко. А здесь — кто-то другой. — он посмотрел на Сашу почти прежними глазами. Обернулся к белой стене, где еще недавно зеленело дерево с птицами.

Саша едва дышала. “Сейчас он вспомнит!”

— А еще, — продолжал папа, наморщив лоб, — я постоянно хочу вспомнить что-то важное и не могу. Тот, другой не дает. Каждый раз, когда я пытаюсь сосредоточиться, он включает музыку в моей голове. На полную громкость. Вот как сейчас.

— Пап… вспомни, пожалуйста, — прошептала Саша.

— Может ты поможешь?

— Я не могу. Ты должен сам. Мне нельзя.

— Помоги мне. — тихо попросил папа.

Опасные слова теснились в горле, она почти решилась…

Щелкнул выключатель и комнату залил яркий свет.

Светлана! Как она тихо подкрадывается… Саша терпеть не может верхний свет, Светлана это знает. Она ничего не делает просто так.

— Секретничаете? — бледные глаза просканировали их по очереди.

— Если вам так хочется сидеть в темноте, предлагаю вместе посмотреть кино.

— О! — вежливо обрадовался папа, — я как раз хотел посмотреть кино. Ты угадываешь мои желания, дорогая. — он поцеловал руку Светлане.

— И мысли, дорогой. И даже мысли. — ответила Светлана, глядя на Сашу.

— Пойдем, Сашуль! — обернулся папа.

— Пойдем, папуль… — вздохнула Саша и побрела следом.

День проходил за днем, она все крепче сжимала зубы, все глубже уходила в себя и тащила дальше свою жизнь, как усталый ослик неподъемную поклажу. Прямиком к обрыву.

Прошел год. Субботним утром Саша медленно брела по солнечному, веселому Арбату, не видя света, не слыша звуков.

С тех пор как жизнь ее полетела вверх тормашками, она жила, как ей казалось, под стеклянным колпаком. Это был хороший колпак — из матового дымчатого стекла, прочный, надежный. Но, укрывая Сашу от страха и тоски, колпак не давал просочиться ничему другому. Цвета, запахи, музыка, смешные истории, красивая одежда, милые котики — все это оставалось снаружи, не доходило, не трогало.

Сегодня ей удалось улизнуть из дома до завтрака, специально встала пораньше. Светланина еда — ее вечный страх и ужас. Она подготовилась к прогулке — еще вечером сунула в рюкзак два яблока и бутылку воды. Это почти безопасно. Воду она покупает сама, а в яблоки трудно что-то подмешать. Но она всегда внимательно осматривает кожуру — нет ли надреза или прокола. Десять раз проверит, прежде чем сунуть в рюкзак.

Одно яблоко она уже съела. Может съесть второе? Нет, лучше попить воды, а яблоко поберечь — можно будет подольше не возвращаться домой. Когда голод совсем одолеет, она перекусит. Выиграет еще пару часов покоя. Можно, конечно, купить что-нибудь. У нее с собой сто рублей с мелочью, а в переулке неподалеку — пекарня.

“Наша с тобой любимая, да, мам?”

Там приветливые черноглазые девушки продают крохотные пирожки — внутри вишенка, а сверху сахарная пудра и листик свежей мяты… Стоп! Если она поддастся соблазну, то не сможет прибавить очередную крохотную сумму к своим сбережениям. Когда есть цель, надо быть твердой.

Саша все рассчитала. Через два года с небольшим ей исполнится восемнадцать. Она станет взрослой, сможет делать что захочет, ехать куда вздумается. Никто уже не посмеет угрожать ей психушкой. И тогда она попробует разыскать маму. Будет искать, пока не найдет.

Но для этого нужны деньги. Много. Ну, или хоть сколько-нибудь на первое время. Так что надо копить. И не разбазаривать деньги на удовольствия, а силы — на принятие пустяковых решений. Их и так нет. Светлана забирает все без остатка. Только выйдя из дома и нахлобучив глубокий капюшон, она может перевести дух и начать собирать силы, как раскатившиеся бусины.

Она вздохнула, миновала опасный поворот и поплелась дальше. Ей нравится здесь бродить. Каждый встречный выглядит странновато — место такое. И никто не обращает внимания на долговязую, сутулую девочку в капюшоне. Никому нет до нее дела. Здесь легко быть невидимкой.

Но сегодня случилось необычайное. Может солнце светило слишком ярко, может колпак дал трещину — кто знает? Только Саша почувствовала, как кто-то цапнул ее за рукав. Она вздрогнула, вырвала руку, обернулась.