Музы попятились к противоположной стороне Моста, встали тесным полукругом, прижимаясь друг к другу. Между музами и телегой встали оскураты.

Саша, зажатая со всех сторон, понимала — ей не пробиться к маме. Между ними толпа, позади — чугунные перила, впереди оскураты. Пока она мучительно соображала, что делать, музы понемногу затихли.

Молчание, повисшее над Рекой, звучало тягостнее прощальных рыданий. Зловещая тишина, сил нет ее вынести.

— Мама! — Саше показалось, что от ее крика дрогнул мост.

И мама услышала, подняла голову…

— Саша… Сашенька!

Они рванулись друг к другу, и музы чуть расступились, давая им дорогу.

Оскурат хрипло взревел и щелкнул бичом. Музы с криком кинулись прочь от него. Саша бросилась вместе с ними, рискуя быть смятой и раздавленной, но надеясь, что толпа, как морская волна, принесет ее к маме.

Ей удалось пробраться в середину толпы, когда ее вдруг каким-то образом вынесло вперед, прямо к телеге с птицами.

В шаге от нее стоял оскурат. Он рванул торчащий возле перил рычаг, и ограждение со скрежетом ухнуло вниз и повисло на цепях. Телега теперь стояла на самом краю моста. Оскурат, утробно рыкнув, приподнял ее, накренил.

Мертвые птицы поползли вниз. И вновь поднялся крик. Музы протягивали руки к птицам, хватались за головы.

Где-то за спиной у Саши пробивалась сквозь толпу мама.

А она стояла и смотрела, как птицы расправляли крылья в последнем полете. Мертвые таланты. Зачем они были на свете?

А вот и ее птица — все ближе, ближе к краю. Саше казалось, что она соскальзывает вместе с ней. Как будто кусок Сашиной души лежал там, на телеге. И сердце рвалось пополам.

Ее талант погиб, но мама — вот она, живая!

Можно ведь жить и без таланта. Другие живут.

Она отреклась от себя, чтобы спасти маму. Неужели мама не поймет?

Саша оглянулась — мама почти пробилась к ней, их разделяют всего несколько шагов.

В маминых глазах — любовь, сожаление и принятие. Она не осудит ее. Все на свете ей простит, примет ее любую. Бездарную, бесталанную. Неинтересную и ненужную никому, даже самой себе. И будет любить.

Саша отчаянно рванулась к маме. И снова застыла, будто что-то пригвоздило ее к доскам моста.

Птица моя, радужная птица, мой загубленный талант. Увидеть в последний раз, прежде чем забыть о тебе навсегда.

Саша взглянула на птицу, и ей почудилось — радужное крыло дрогнуло. И чуть засветились зеленые перья. Она жива!

Как я могла забыть! Пока жив человек, талант можно вернуть. Скорей забрать птицу!

Саша метнулась к телеге, но поздно — птица уже у самого края.

— Остановитесь! Я жива! — закричала Саша, не узнавая своего голоса.

Оскурат не слышал. Не его это дело — спасать таланты.

Зеленая птица сорвалась с телеги, и, кувыркаясь, полетела вниз. Еще миг — и Сашин талант канет в Реку Забвения.

И мама увидела, и все поняла, почуяла раньше, чем Саша успела осознать свое намерение.

— Сашка, не смей!

— Мамочка, прости, я должна. — прошептала Саша. И шагнула с Моста вслед за зеленой птицей.

Громкий плач стоял над Рекой, и Саша не услышала отчаянного маминого крика. Не видела, как вырвалась она наконец, кинулась на край Моста, как оскураты подхватили ее и отшвырнули назад, к горько рыдающим музам.

Саша рухнула в Реку Забвения.

Стало темно и тихо. Она медленно погружалась в тягучую субстанцию, вглядываясь в темноту распахнутыми глазами.

Как странно… В воде нельзя дышать, а она дышит. Что же это такое? Остановившееся время? Или это и есть забвение? Впрочем, важно теперь другое.

Зачем родилась на свет девочка Саша? Зачем явились к ней и обрели плоть и кровь персонажи ее сказок? Вот они, проплывают мимо — таракан-путешественник, фламандский зеркальщик, Алиса Карамелькина и ее экстравагантная бабушка… Зачем ей снился город муз, рыжая Агафья на белоснежном Пегасе? Вот она, машет ей из темноты. Прощается. А что за зеленый огонек у нее в руке?

Моя птица! Агафья держит ее на ладони! Мой талант, отвергнутый, погубленный, но, кажется, еще живой!

Саша попыталась схватить зеленый огонек.

И вдруг из темноты вынырнула Зоя Всеволодовна, с ее старой тетрадью в когтистой руке. Она перекрыла ей путь, и, потрясая тетрадью перед Сашиным носом, заговорила гулко, будто в стеклянную банку:

“Забери свою писанину, Белоконь!..

Не разбазаривай драгоценное время на бессмысленную ерунду…

Если ты бездарность…”

Сашу скрутило от стыда. А персонажи ее сказок, таяли, исчезали в темноте.

бездарность…

Зеленая точка угасает. Еще секунда — и все будет кончено.

— А идите вы к черту, Зоя Всеволодовна, — сказала Саша, — а то и подальше! Сами вы бессмысленная ерунда! Тьфу на вас!

С каждым Сашиным словом Зоя Всеволодовна сдувалась, как воздушный шарик, бледнела, становилась прозрачной. Хотела что-то сказать, но у нее выходило только невнятное “ Буу-эээ…”

Саше стало невероятно легко и весело, смех рвался наружу, рассыпался светящимися пузырьками.

Почему она сразу так не ответила? Это же так просто! И все могло бы быть по-другому.

Голос азумы затух, захлебнулся в завывании, а сама она превратилась в крохотную рыбку, вильнула хвостом и скрылась в Реке Забвения.

И снова вспыхнула в темноте зеленая точка! Саша собрала все отпущенные ей силы, и ринулась к этой точке сквозь плотную, темную воду. Все ближе, ближе, вот она, ее птица! Еще немножко! Есть! Саша схватила птицу обеими руками, и устремилась вверх, на воздух, на волю.

Саша выбралась на берег, попыталась подняться и не смогла. Тело затекло, будто она его целиком отлежала, малейшее движение отзывалось россыпью острых иголочек. Медленно, осторожно она повернулась на бок, оперлась на локоть, села.

Осторожно разжала пальцы, посмотрела на птицу. Живая. Только встрепанная немножко, и тоже как будто уставшая.

— Ну и что же нам с тобой делать, талантище? — спросила Саша у птицы.

Куда вынесла ее река Забвения? Она огляделась. Место незнакомое. Ни моста не видно, ни города. Серое, раннее утро. Тишина. Никого вокруг. Только слепая лошадь бродит по мелководью, низко опустив голову. Тоже, должно быть, устала.

— Сделала свою работу? — хмуро спросила Саша у лошади.

Та дернула ухом, подняла голову. Саше показалось, что огромные, затянутые мутной пленкой глаза смотрят на нее укоризненно. Ей стало стыдно и жаль до слез несчастную тварь.

— Прости. — прошептала она, — Я все понимаю. Голод — великая сила.

Лошадь виновато опустила голову.

Саша вздохнула, задумалась.

Что же в итоге? Музеон доживает свои последние часы.

Судьба мамы, как и ее собственная — в полной неизвестности. И ни малейшего представления о том, что делать дальше. Думать было лень. Разум устал так же, как и тело. Она помнила только, что спасла свой талант. Единственное, что ей удалось спасти. Но это не так уж мало. Все остальное потом… когда-нибудь. Так приятно никуда не спешить, просто сидеть, смотреть на ленивую воду, ни о чем не думать.

Перестук камешков выдернул ее из полудремы. По высокому прибрежному склону к ней спускалась Кассандра.

“ Только не она!”

Саша попыталась подняться на ноги, но тело по-прежнему не слушалось. Она поспешно спрятала птицу за пазуху.

А Кассандра приближалась, чуть пританцовывая, будто наслаждаясь своей грациозной силой, легкостью и свободой. Подошла совсем близко, улыбнулась.

— Поздравляю, ты снова выбралась сухой из воды! А я за тобой. Отдай птичку.

— Какую птичку?

— Зеленую. С цветными крылышками. — Кассандра протянула руку. — Давай ее сюда.

Птица слабо завозилась за пазухой.

“ Еще немного, и она отогреется, наберется сил и сможет улететь. — соображала Саша, — Нужно потянуть время!

— Нет у меня никакой птички. — ответила она и попыталась отползти, но ей удалось сдвинуться не больше, чем на ширину птичьего крылышка.