— В общем, я решил. — твердо сказал Карл иванович. — Поедешь в Италию. У меня там друг — великолепный скрипач. Он слышал тебя и будет рад такому ученику. А здесь тебе делать нечего.

Савва не ответил.

И Карл Иванович подошел к нему и положил ему руку на плечо.

— Откуда мы знаем, — сказал он тихо, — почему с тобой случилось… то, что случилось? Может быть, так было нужно, чтобы в мире стало одним чудом больше.

И ушел к себе.

Савва остался сидеть, не сводя глаз с темноты за окном, будто в ней можно было увидеть ответ.

***

…Он бродил по темным закоулкам, избегая встретить живую душу. Он больше не выйдет на улицу при свете дня! После позора двух последних дней ему не остается ничего другого. Несколько раз он порывался пойти на их с Цинциноллой место, но поворачивал назад. Понимал — она не придет. Светловолосая держит слово.

Саша! Зачем она все так запутала! И почему он не может перешагнуть через нее, даже сейчас, когда она испортила все, что могла? Как было бы просто, не будь ее! Если он скажет ей правду, уведет от ловушки, она просто исчезнет, оставив его как есть, без всего. Без дара, без Цинциноллы, без себя. Плевать ей на него! Почему он должен рушить свою жизнь из-за человека, которому нет до него дела?

А Светловолосая ждет. И времени почти не осталось. Пора принимать решение.

Он вошел в лес. На тропинку, прямо перед ним мягко опустился Невермор. Блеснул в свете луны сине-черной спиной. Скосил блестящий глаз. Бесшумно взмыл и улетел в глубь леса.

А вот кто-то маленький ковыляет, переваливается с боку на бок. Ну конечно, тот самый хухлик. Вышел, остановился на безопасном расстоянии. Смотрит исподлобья. Боится подойти.

— Привет. — тихо сказал ему Савва. — Где твоя хозяйка?

Хухлик поманил его короткой лапкой и заковылял вглубь леса, оглядываясь с опаской. Савва двинулся следом.

***

…Огромное дерево, наполовину вывернутое из земли. Замшелые корни вздыбились, изогнулись причудливой аркой. А вот и она. Стоит, растворенная темнотой, едва различимая. Ждет его.

Он подошел ближе.

— Здравствуй, мой мальчик. — произнес с детства знакомый голос.

Ему мерещится. Это невозможно. Этого просто не может быть!

— Не называй меня по имени. — тихо продолжала она, — Возможно, не ты один бродишь ночью по лесу.

— Вы? Но как? Почему? Я не понимаю…

— Тс-с-с! Успокойся. Потом расскажу. А сейчас не будем тратить время попусту. Ты пришел. Значит ты согласен.

Ее голос… Когда-то мягкий и сладкий, он стал холодным, жестким, звенящим. Режет уши, сковывает льдом.

Еще можно развернуться и уйти. Оставить все как есть. Как сказал ему учитель? Рвать душу в клочки и превращать ее в музыку. Смириться с болью, чтобы делать счастливыми других. А можно остаться. Превратиться в чудовище, но обрести покой и радость. Счастливое чудовище.

Если бы опасность не грозила Цинцинолле, выбор был бы очевиден. Впрочем, он и так очевиден. Его нет.

Савва молча склонил голову.

— Во избежании недопониманий, я бы хотела, чтобы ты высказал свое намерение вслух. А то будешь потом отказываться. Я слушаю.

— Я согласен. Верните мне ее. — попросил он.

— Что? Говори громче!

— Верни мне Цинциноллу! — потребовал Савва и добавил чуть слышно:

— Я сделаю все, что скажете.

— Умница. Это правильный выбор. Теперь слушай и запоминай. Но сначала я хочу, чтобы ты твердо усвоил — девочка должна прийти к нам сама. Добровольно.

— Знаю.

— Отлично. Завтра ее выгонят из Музеона. Она прибежит к тебе — куда ей еще деваться? Предложи ей помощь. Она согласится.

— А если нет?

Собеседница тихо рассмеялась.

— Она не просто согласится. Она тебя об этом попросит. Завтра сам увидишь.

— Допустим. Что дальше?

— Приведешь ее прямо сюда. — длинная рука небрежным жестом указала на арку из вывернутых корней. — Вот и все.

— Что с ней будет? — угрюмо спросил Савва.

— Какая тебе разница? А впрочем… она ведь тебе не совсем безразлична? Ты имеешь право знать. Она попадет в Поганую Яму. Там ее встретят и проводят.

— Куда?

— На кудыкину гору. — усмехнулась собеседница. — Черную. Там она распрощается со своим малюсеньким талантишкой. Вот и все. А дальше пусть сама решает, что ей делать. Что с тобой? Ты такой бледный… Расстроился?

— Зачем она вам? Если ее талант ничтожен… Для чего столько усилий?

— А вот это тебя не касается. Это наше дело, семейное. Да ты не волнуйся. Ты не отнимаешь у нее ничего серьезного. Так, маленькое ничего. Ей же будет легче жить. От таланта одни неприятности. Тебе это должно быть хорошо известно.

Да, ему это известно. Есть ли что-нибудь, чего эта гадина о нем не знает?

— Что будет со мной?

— С тобой все будет прекрасно. Ты пойдешь к своей музе. Вернешь себе свой дар. Вкус к жизни. Радость.

Ее голос снова звучал сладко, убаюкивающе. Как раньше, в детстве. Она всегда была добра к нему.

Савва едва нашел в себе силы задать вопрос:

— А мои родители?

— Что — твои родители?

— Ваша… ассистентка обещала, что я их увижу.

— И ты ей поверил? Да она понятия о них не имеет. — Собеседница рассмеялась мягким смехом. — Дело было так. Саше приснился сон. Она его зачем-то записала. Светлана прочла. Остальное выдумала. По-моему очень остроумно. Да ты не расстраивайся! Ты взрослый мальчик, зачем тебе родители? Свою награду ты получишь. Ты же этого хотел? Ну и все.

Она подошла совсем близко и тихо проговорила, глядя ему прямо в глаза:

— Так-то, мой дорогой. Никому нельзя верить — ни человеку, ни музе, ни азуме. Запомни это на всю жизнь. Пригодится.

Он это знает. Но продолжает верить и расплачиваться за свою доверчивость.

“Надо развернуться и уйти. И рассказать обо всем Саше. Всем рассказать. Давай. Сейчас.”

Холодный голос пригвоздил его к месту.

— Вижу, о чем ты думаешь. Даже не пытайся. Накажу всерьез. Не тебя. Цинциноллу. Ты ведь знаешь, что есть места пострашнее Города Мертвых талантов.

— Очень похоже на Декаденцию! — фыркнула Саша, еще раз пробежав глазами стихотворение, — Много пафоса, мало смысла.

“Черные тучи закрыли собою лазурное небо,”

— Это только вступление. — отозвался Филибрум, — дальше будет со смыслом. Вот смотрите:

“Чуткое ухо не ловит ни отзвука песни желанной.”

— Это же о пении ветра в крыльях Пегаса! И дальше:

“Тих обездоленный град, угасают в отчаяньи музы.

— Что вы на это скажете? Это же о Музеоне!

А в подземелье Паук все плетет и плетет свою пряжу… “ — вслух прочла Саша и задумчиво повторила:

— Паук… Знаете, я недавно залезла в дом Кассандры… — смущенно призналась она, — так получилось… Неважно! Там был огромный паук… и у меня такое странное чувство возникло… Как бы вам объяснить? Паук… в доме плетет паутину… кто-то замышляет недоброе… понимаете? В доме! Значит — кто-то из своих…

— Вы полагаете… — задумчиво протянул Филибрум. — Кто-то из нас… Невозможно! Извините, Сашенька, но, по-моему, вы за уши притянули… И при чем здесь подземелье?

— Подземелье… — медленно повторила Саша, — метафора? Или… есть у вас здесь подземелье? Савва говорил что-то о подземных хранилищах библиотеки…

— Да. Но в них невозможно проникнуть так, чтобы я об этом не знал. — твердо ответил Филибрум.

Саша внимательно посмотрела на него, но промолчала.

“Юный наследник ослеп и оглох и закрыл свое сердце,”

— Ага, значит он все-таки наследник! — воскликнула она. — Получается, Кассандра ошиблась! Я так и знала!

“Светлые стражи бессильны, скрываются в Башне.”

— Здесь тоже ясно, альбинаты. Проку от них, что от козла молока. Хорошо у меня получается, правда? — она азартно потерла руки. — Ну-ка, что там дальше…