Уязвимым местом для критики теории структурной семантики Дж. Лайонза является то, как он определяет само значение. Он пишет, что

Что это за «единицы языка», Дж. Лайонз не говорит. Как же, спрашивается, можно устанавливать отношения между такими членами, о которых ровно ничего не известно? О.Н. Селиверстова очень вежливо и академично делает при этом замечания, которые тоже разрушают теорию Дж. Лайонза в самом ее основании:

Основной принцип критики асемантического структурализма Дж. Лайонза необходимо и достаточно выразить, как говорилось выше, при помощи логической ошибки petitio principii: значение слова определяется структурным соотношением его с другими словами; а структурное соотношение данного слова с другими словами возможно только при условии знания того, что такое значение данного слова, ибо как можно устанавливать структуру того, значение чего неизвестно? Поэтому, как ни важно понятие значения и понятие структуры для марксистско-ленинского языкознания, такая беспомощная логическая ошибка petitio principii в корне мешает использовать асемантический структурализм Дж. Лайонза для правильной теории языка; и мы бы сказали, что для настоящего момента он уже стал заметным анахронизмом, хотя неожиданно выползает там и здесь при всей своей принципиальной беспомощности.

Минуя подробности и останавливаясь только на самом существенном, мы можем в заключение формулировать четыре основные противоречия, на которых базируется асемантический структурализм Лайонза.

Во-первых, Лайонз исходит из постулата интуитивной данности единицы языка; а в дальнейшем утверждает, что всякий элемент языка получает свое значение только в виде набора отношений его с другими элементами языка, с которыми он встречается в определенных ситуациях или контекстах. Тогда спрашивается, что же такое этот основной для Лайонза языковой элемент?

Во-вторых, остается неизвестным не только исходный языковой элемент, но эта категория языкового элемента присутствует также ведь и в этом наборе других, контекстуальных языковых элементов. Они ведь тоже семантически ничто. Но тогда этот набор отношений оказывается отношением одного семантического нуля к другому семантическому нулю.

В-третьих, Лайонз понимает семантическое поле как континуум значений, залегающий между двумя данными значениями. В то же самое время оказывается, что отношения между двумя значениями вовсе не есть непрерывная текучесть, а определяются семью вполне раздельными и формально-логическими категориями, вроде: несовместимость, противоречие, подчиненность, обратимость, консеквентность и др.

В-четвертых, сначала говорится о невозможности противополагать содержание и выражение, а в дальнейшем оспаривается, что основной языковой элемент не имеет никакого смыслового содержания и получает его только из своей выраженности в контексте речи.

Вывод один: семему и структуру можно и нужно различать, но различение это предварительное и абстрактное, которое в конкретном анализе языка снимается и превращается в такое исследование, в котором уже нельзя сказать, что важнее и что чем определяется. Семема и ее структура представляют собою единство и борьбу противоположностей и ни в чем друг друга не перевешивают.

Можно сказать, что основной грех построений Лайонза заключается в том, что Лайонз находится всецело во власти формально-логических и метафизически противостоящих друг другу категорий и не имеет никакого представления о диалектическом единстве противоположностей. Вполне естественно поэтому, что при своем правильном установлении противоположностей он везде так и оставляет эти противоположности в их взаимоизолированном виде, почему и приходится упрекать его в постоянном противоречии с самим собою. На самом же деле, если мы интуитивно установили тот или иной элемент языка, то тут же тем самым установили и его рациональное отношение с другими языковыми элементами. Нельзя оторвать интуитивную данность предмета от его дискурсивной организованности как внутри него самого, так и в его сравнении с другими предметами. Но это значит, что интуиция и дискурсия являются только подчиненными моментами такой целости, которая выше того и другого и является новым качеством, уже не сводимым ни на то, ни на другое. То же самое нужно сказать и о противоположности формы и содержания, а также о противоположности континуума и вполне прерывной структуры. Но это третье и более высокое начало как раз и есть то, что наиболее характерно для языкового потока.

Это третье начало, в котором совпадают правильно установленные у Лайонза противоположности, можно называть по-разному, хотя несомненно здесь одно, а именно – символическая природа таких языковых начал. И только диалектика целого и частей может привести такого рода исследование к безупречному и вполне отчетливому виду. Целое есть некоторое новое качество в сравнении с теми частями, из которых оно состоит, но в нем нет ровно ничего, кроме этих частей. И каждая часть целого содержит в себе как все прочие части, так и свое целое; но она не есть ни какая-нибудь другая часть, ни само целое. Только при помощи такой диалектики целого и частей можно установить в окончательном виде соотношение семантического рассмотрения языка с его структурными функциями. И то, что одного формально-логического соотношения понятий здесь слишком недостаточно, в этом нас как раз глубоко убеждает внимательный анализ теории Лайонза.

Классическая и структуральная лингвистика не только могут быть сближены, но их сближение уже фактически началось, как мы пытались показать в разделе III «Логическая характеристика методов структуральной типологии»[149].

Расхождение обоих лингвистических методов основано на абстрактно-метафизическом разделении формы и содержания. Классическая лингвистика взывает к языковому содержанию, структуральная лингвистика – к языковой форме. Однако невозможность существования формы без содержания или содержания без формы не только давно доказана мировой диалектикой, и идеалистической и материалистической, но является необходимым достоянием общечеловеческого здравого смысла.

Структуралисты же, правильно выдвинувшие на первый план язык как систему отношений, тут же стали безмерно увлекаться этой идеей, отрывая языковые отношения от самого языка и мечтая построить какую-то внесмысловую науку о языке. Они забыли, что система языковых отношений еще не есть сам язык, что внесмысловая характеристика языка, проводимая некоторыми структуралистами, имеет единственной целью все же осознать не что иное, как именно естественные языки и что, понимая под морфемой, словом и предложением только формальное сочетание «каких угодно» звуков, они оказываются либо вне всякого языкознания, либо изучают именно язык, но с использованием отвергнутой ими же школьной грамматики.

Уступить должны обе стороны. Представителям классической лингвистики придется всерьез отнестись к более глубокому и последовательному оформлению своих категорий с точки зрения логики и всерьез учитывать то, что языка не существует вне языковых отношений. Но, пожалуй, не меньшие уступки должны сделать и структуралисты. Приведение науки о языке к математическому виду необходимо математикам и конструкторам различных языковых машинных автоматов. Но это не имеет никакого отношения к самой теории или истории языка. Не стоит упрекать структуралистов в том, что они для своих утверждений используют обозначительный аппарат математической логики и стремятся к нагромождению буквенных формул вместо ясных и простых словесных тезисов. В этом нет ничего плохого. Однако под этим упорством представить все в науке о языке в виде буквенных формул кроется вредное намерение построить науку о языке вне всякого содержания и заменить живую грамматику внесмысловыми таблицами. На это, конечно, никакой представитель классической лингвистики не пойдет. Но фактическая картина современного языкознания не внушает столь серьезных и безнадежных опасений. Скорее можно рассчитывать на сближение и примирение, т.е. на такое соединение двух методов, когда они являются либо двумя соподчиненными методами, либо двумя сторонами одного и того же метода, либо просто одним и тем же методом в разных аспектах.