Итак, даже в области произнесения отдельных звуков, если иметь в виду живой язык, семантика часто находится в очень слабой зависимости от фонетики, а часто даже и вовсе в ней не нуждается. Таков этот первый и очевиднейший тип внефонетической, или надфонетической, семантики, которую мы и называем чисто сигнификативной семантикой. Это уже не фонетическая, но фонематическая сигнификация.
Предложенная характеристика фонематической сигнификации является, на наш взгляд, правильной, но покамест она еще слишком элементарна. Исходя из предложенного нами выше общего определения сигнификации, необходимо сейчас же, хотя бы и кратко, уточнить нашу характеристику фонемы.
Прежде всего, фонему часто обозначают как общность. И это правильно. Но какая это общность? Общность родового понятия? Вот тут-то и оказывается, что фонема вовсе не родовое понятие для тех ее «видов», которыми являются фонемоиды. Это такая общность, которая является моделью для фонемоидов. И модель эта есть своего рода закономерность фонемоидов, т.е. даже не просто модель, но закономерно порождающая модель, а не родовая общность.
Затем, откуда берутся эти фонемоиды? Они берутся из их реального звучания в живой речи. Но это значит, что они предполагают тот или иной контекст речи, который каждый раз и модифицирует по-своему основную фонему. Значит, для понимания фонемы нужно допускать существование всякий раз особого звукового контекста для фонемоидов. Этот контекст и заставляет интерпретировать данную фонему в том или ином смысле. Следовательно, то, что мы выше назвали интерпретирующей стороной сигнификации, является именно тем, без чего мы не могли бы определить фонемоида, а, следовательно, и самой фонемы. И далее, что это за контекст – речь? Всякая живая человеческая речь есть не что иное, как разумное жизненное общение между разными человеческими субъектами, между разными человеческими сознаниями. Следовательно, уже в фонеме ясно ощущается ее коммуникативная природа. Без коммуникации нет языка, а значит, нет и языковых фонем. Можно ли в таком случае отбросить в фонеме то, что выше мы назвали интерпретирующе-коммуникативной функцией языка?
Далее, чем определяются и откуда берут свое начало фонемоиды? Только из контекста речи, поскольку именно он и приводит фонемоиды к их бесконечно разнообразным изменениям. Но можно ли в процессе живой речи при употреблении фонемоидов не предицировать их как составные элементы речи в отношении самой этой речи, и может ли язык забывать о том, что весь данный ряд фонемоидов относится к одной фонеме? Ведь если бы здесь не происходило постоянного предицирования, то слово «водный» мы не производили бы от слова «вода», а произнося слово «водопровод», мы не соотносили бы его первое «о» с тем же самым «о» в слове «вода». Фонемоиды бесконечно разнообразны, но в живой речи все они идентифицируются друг с другом и все являются тем сказуемым, чье подлежащее есть данная фонема. В живом потоке речи все элементы речи настолько тождественны между собою, что мы даже забываем об их существовании. А если мы будем абсолютно отличать каждый фонемоид от других, вся наша речь рассыплется на ряд механически связанных между собою и дискретных по отношению друг к другу звуков. Следовательно, сигнификация в своей предицирующе-контекстуальной функции необходимейшим образом присутствует даже на всякой фонематической ступени.
Наконец, было бы совершенно неразумно отличать существование в фонеме и в ее фонемоидах разносторонних позитивно-негативных актов. Живая, речь во всяком случае есть нечто позитивное; и позитивность эта есть сплошное и неразличимое становление, поскольку в живой речи мы совершенно не пользуемся никакими представлениями о взаимно-изолированных и дискретных звуках. Почему же в таком случае наша речь имеет определенного рода смысл, и почему все эти звуки, которые забываются нами в живой речи, все же необходимым образом существуют и даже определяют собою нашу речь? Это происходит потому, что живая речь есть, во-первых, сплошное и неразличимое становление, а во-вторых, нечто вполне различимое и раздельное, нечто осмысленное и даже коммуникативно-значимое. Можно ли в таком случае забывать в наших определениях фонемы и фонемоида о диалектике как об единстве противоположностей (в данном случае утверждения и отрицания)?
Когда мы вместо «Иван Иванович» говорим «Ванванч», то фонетически наше произношение настолько отлично от того, что мы хотели произнести, что кажется, будто здесь только и существует категория различия. На самом же деле в этом «Ванванч» мы прекрасно узнаем «Ивана Ивановича». Значит, пользуясь фонемоидами, мы ничуть не забыли о лежащей в их основе фонеме, но отождествляем то и другое. И когда мне говорят: «Здраст, Ассей Федч.» – то и приветствующий меня человек, и я сам, несмотря на все отличие произнесенных здесь фонемоидов, легко отождествляем их и между собою, воспринимая их как нечто целое, и с лежащей в их основе фонемой «Алексей Федорович». После этого, я уже не знаю, как может наша наука о языке в учении о фонеме и фонемоидах обойтись без диалектического самотождественного различия или самодвижного покоя. Без этого элементарнейшего требования диалектики нечего и думать конструировать ясную и понятную категорию фонемы.
§ 5. Структурно-фонематическая сигнификация
До сих пор мы говорили о единичных фонемах, имея в виду их качество. Однако сам собою возникает вопрос и о целом комплексе таких фонем. Такой комплекс различных фонем может иметь тоже сколь угодно широкую смысловую нагрузку; и эта смысловая нагрузка в первую очередь может рассматриваться с точки зрения взаимоотношения входящих в нее фонем. Тут можно брать какие угодно сочетания фонем и всякое такое сочетание, даже в целом бессмысленное, обязательно имеет свой смысл в пределах непосредственной значимости самих же этих фонем. Поскольку, однако, таких бессмысленных нагромождений фонем может быть сколько угодно, мы не будем их приводить, но стоит привести такие сочетания фонем, которые уже в самой своей структуре несут нечто осмысленное. Структура всякого предмета, вообще говоря, есть его единораздельная цельность, или та или иная система отношений между его частями, включая также и отношение его частей к нему как к целому. Приведем некоторые примеры таких фонематических структур, которые в языке обладают определенной смысловой нагрузкой.
Такова, например, структура – согласный, гласный и опять согласный звуки. Таков ряд: пал, пел, пил, пол, пыл; или – бал, бел, бил, бол (в составе слова «футбол»), был.
Структура – два согласных, гласный и один согласный: бдил, брак, брал, брат, бред, брёл, брил, граф, грек, грел, грех, грим, гроб, крал, крах, пред, прел.
Структура – согласный, гласный и два согласных: бокс, лоск, мозг, мост, пост, пуск, тост.
Структура – два согласных, гласный и еще два согласных: блеск, грамм, грипп, плеск, треск.
Структура – три гласных, разделенных между собою согласными: наводил, наколол, напевал, приходил, собирал, удирал, умирал.
Все приведенные сейчас примеры имеют в языке ту или иную полноценную значимость. Но мы отвлеклись от этой полноценной значимости слов и сосредоточились только на их фонематической стороне. Но и эту фонематическую сторону мы взяли не со всей присущей ей качественностью, но только структурно. При этом слов с такой структурно-фонематической значимостью оказывается в языке очень много, и эта структурно-фонематическая значимость во всех словах одна и та же. Значит, если мы эту структуру узнаем среди массы всех возможных фонематических нагромождений, то она есть нечто определенное и везде совершенно одинакова. Но раз она везде одна и та же, она, во-первых, есть нечто общее, а во-вторых, она везде является и чем-то единичным, получая разную окраску от общего фонематического фона. А в таком случае для структурной фонемы требуется своя особенная сигнификация. Так мы и назовем эту сигнификацию структурно-фонематической, в отличие от указанной у нас выше общефонематической сигнификации.
