К этому нужно прибавить, что язык пользуется такими, напр., выражениями, как экспрессивные, или такими, напр., приемами, как ударение или интонация. Языковая интонация выражает собою и вопрошение и восклицание, и восторженность, и испуг, и иронию и вообще бесчисленное количество разных состояний сознания и разных отношений субъекта к объекту. В то же самое время математический знак совершенно лишен всех этих коммуникативных функций; и если он пользуется какой-нибудь коммуникацией, то опять-таки чисто количественной.
§ 4. Стихийное опровержение отвлеченного математизма в передовой советской лингвистике
Если мы будем прослеживать развитие советской лингвистики за последние десятилетия, то убедимся, что оно относится к языку и слову настолько цельно и полноценно, что о математических обозначениях, собственно говоря, никогда не поднимается и речи. Из огромной литературы приведем некоторые примеры.
Всякая наука живет обобщениями, стремится к ним и в них только и находит свою подлинную научность. Интересно, что в лингвистике как раз усилился интерес к общим законам языка. Казалось бы, тут-то и воспользоваться математикой, поскольку ее обобщение доводит всякое качество до предельной степени обобщения, превращая их в систему чисто количественных соотношений. Оказывается ничего подобного. В 1961 г. в Нью-Йорке проводилась конференция по языковым универсалиям, труды которой вышли в 1963 г. 1-м изданием[63] и в 1966 г. 2-м изданием. У нас появилась подробная и глубокая рецензия Б.А. Успенского на труды этой конференции[64], из которой можно даже и без чтения материалов этой конференции убедиться в колоссальных усилиях современных лингвистов формулировать то, что для всех языков является самым общим. Здесь делались выводы, которые по своей общности и по охвату множества языков могут вызывать даже некоторого рода головокружение. И что же? Математическая терминология имеет минимальное значение в сборнике трудов этой конференции, хотя Б.А. Успенский и допускает небольшое количество терминов из области математической логики.
Однако более важное значение имеет статья Ю.В. Рождественского[65], который в вопросе об языковых универсалиях остается всецело на почве языкознания и математику не привлекает. Термин «универсалия» этот автор понимает как обобщение конкретных лингвистических данных. Правда, Ю.В. Рождественский различает лингвистические универсалии как генерализацию наблюдаемых фактов языка и лингвистические дефиниции как дедукцию аналитических средств лингвистики из метаязыка лингвистики. Но к проблеме математических обозначений это не имеет никакого отношения. В этом смысле статья Ю.В. Рождественского весьма поучительна[66].
Математические обозначения терпят уже самый настоящий крах, когда заходит речь о том, что для слова специфично, т.е. о значении его корня, или о цельном его значении. Здесь царствует то языковое качество, которое можно с той или иной точки зрения подсчитывать для более точного уяснения предмета, но которое без чисто качественного, т.е. семантического анализа совершенно выходит за пределы всякой лингвистики. Правда, в области фонетики или фонологии еще можно кое-как упражняться в математических изысканиях (хотя тоже ценою отрыва от языка как цельной области), но уже в таких областях, как этимология, лексикология, фразеология и т.д., математика допустима только в виде играющей третьестепенную роль статистики.
В отличие от большинства работ, устанавливающих структурность и системность в языке только на материале фонетики (фонологии) или грамматики, в появившихся в последнее время работах М.М. Маковского делается серьезная попытка выяснения характера и специфики системной организации лексико-семантического уровня языка[67]. Подобные попытки делались и раньше. Однако они, как правило, сводились лишь к подмене отношений, реально существующих в языке, группировкой слов на чисто понятийно-логической основе или к подмене лексико-семантических систем отдельными признаками или функциями лексических элементов (т.е., фактически, к отрыву формы от содержания). М.М. Маковский на большом фактическом материале, полученном в результате самостоятельного исследования большинства германских языков и территориальных диалектов, показал, что лексика представляет собою совокупность сосуществующих и пересекающихся микросистем, образующих макросистему языка. Изменения семантических свойств отдельных элементов ряда, а также изменение количества слов и их порядка в пределах ряда вносит глубокие изменения в конфигурацию ряда и в свойства отдельных его компонентов. М.М. Маковский, подвергая справедливой критике ту анархию, которая до сих пор существует в этимологических исследованиях, пытается решить эту проблему на основе формулируемой им теории лексической аттракции. В этой связи заслуживают внимания приводимые им структурные правила возможности и невозможности этимологического сближения слов.
Однако и в области общей семантики М.М. Маковский создал весьма интересную и ценную работу (ВЯ, 1967, № 5, с. 132 – 140) в виде рецензии на книгу А.Ж. Греймаса[68].
Современная семантика, несмотря на ее слабую разработанность, является стихийным опровержением тех математических обозначений в лингвистике, которые основаны на бескачественных актах полагания и их отвлеченных отношениях, ведущих к одпоплановости языка вообще, т.е. к его асемантическому опустошению. Знак, который обозначает собою какой-нибудь отвлеченный предмет и отвлекается от многозначных и притом неколичественных соотношений его с огромным количеством других предметов, такой знак не есть языковый знак.
И вообще говоря, только еще фонология еле-еле может быть связана с математическими обозначениями, да и то по преимуществу в порядке насилия. Что же касается других «уровней» языка, то математические обозначения часто носят здесь просто смехотворный характер. Кто хочет убедиться в ненужности и неприменимости математических обозначений в семантике (а семантика только и есть языкознание, потому что чистая фонология уже не имеет никакого отношения к языкознанию; язык не состоит ни из звуков, ни из фонем), тот должен просмотреть хотя бы работы Н.Н. Амосовой[69], В.М. Жирмунского[70], А.А. Уфимцевой[71], Н.И. Толстого[72], еще одну работу А.А. Уфимцевой[73], М.М. Гухман[74], Ю.Д. Апресяна[75], А.А. Зализняка[76] и др.
Изучая подобного рода работы можно только удивляться, каким образом при математических обозначениях слова делается упор только на бескачественный акт слова и игнорируется живое слово, как оно дано в живом языке. Для Ф.Ф. Фортунатова наибольшее значение в слове имела его морфология, так что многое из того, что школьная грамматика относит к формам одного и того же слова, он вовсе не относил к данному слову, но признавал здесь наличие нового слова.
Так, множественное число слова Фортунатов считал вообще другим словом в сравнении с единственным числом данного слова, как и причастия, деепричастия и инфинитивы вообще не были для него глаголом[77].
Сложность каждого слова многие лингвисты чувствовали настолько интенсивно, что даже отказывались дать определение слова. Так, Л.В. Щерба, например, вообще считал невозможным дать понятие слова, поскольку в разных языках оно обозначает самые различные предметы[78]. Мы, конечно, не можем разделять подобного агностицизма Л.В. Щербы, но зато современное языкознание старается учесть всю сложность словесного обозначения и не сводить слово на систему бескачественных актов полагания. Слово, вообще говоря, не определимо без семантики, в то время как математические единицы как раз асемантичны. Основоположным тезисом в данном отношении является то, что пишет В.В. Виноградов:
