Но оптатив, в условиях своей принципиальной допустимости, предположительности или гипотетичности, может еще более сгущаться в своем значении и доходить до прямой потенциальности. Конечно, этот opt. potentialis резко отличается от выражения реального наступления, действия, от того реального сдвига, который специфичен, как мы увидим ниже, для конъюнктива. Это все еще только мыслимая возможность, только та возможность, которая возникает в процессе мышления того или иного предмета или действия. Это не есть реальная сила вещи, реальное ее возникновение или становление, реальный ее сдвиг. Все это становление или изменение вещи происходит только в уме, в мышлении. Но, конечно, тут оно реальнее простого и ничем не обоснованного допущения. Простое, ничем не обоснованное и вполне произвольное допущение, – это гипотетический оптатив. Но если действие, продолжая оставаться только в мышлении, выводится из другого действия, обусловливается им, то оно становится как бы чем-то более реальным. На самом деле это еще далеко не реальность, а просто только выведенность действия, его установленная мышлением связь с другими действиями своими условиями, его обусловленность. Вот почему этот потенциальный оптатив в подавляющем числе случаев снабжается частицей an, указывающей как раз на обусловленность действия другими действиями.

Но оптатив, в условиях своей принципиальной допустимости, предположительности или гипотетичности, может еще более сгущаться в своем значении и доходить до прямой потенциальности. Конечно, этот opt. potentialis резко отличается от выражения реального наступления, действия, от того реального сдвига, который специфичен, как мы увидим ниже, для конъюнктива. Это все еще только мыслимая возможность, только та возможность, которая возникает в процессе мышления того или иного предмета, или действия. Это не есть реальная сила вещи, реальное ее возникновение или становление, реальный ее сдвиг. Все это становление или изменение вещи происходит только в уме, в мышлении. Но, конечно, тут оно реальнее простого и ничем не обоснованного допущения. Простое, ничем не обоснованное и вполне произвольное допущение, – это гипотетический оптатив. Но если действие, продолжая оставаться только в мышлении, выводится из другого действия, обусловливается им, то оно становится как бы чем-то более реальным. На самом деле это еще далеко не реальность, а просто только выведенность действия, его установленная мышлением связь с другими действиями своими условиями, его обусловленность. Вот почему этот потенциальный оптатив в подавляющем числе случаев снабжается частицей an, указывающей как раз на обусловленность действия другими действиями.

Оттенков этого потенциального оптатива очень много. Один раз в нем выдвигается момент условности, т.е. связанности с другими возможными действиями, другой раз это просто сама потенциальность, имеющая уже самостоятельное значение. Третий раз это доходит до прямого утверждения, едва отличимого от индикатива, причем это утверждение иной раз имеет оттенок будущности или оттенок прошедшего времени. Наконец, потенциальный оптатив с упомянутой модальной частицей не чужд даже элементов желания и волеизъявления. На самом деле этих оттенков в потенциальном оптативе, как и вообще в оптативе, огромное количество, которое даже невозможно и учесть при помощи точной терминологии. Но упомянутые четыре оттенка очень легко себе представить, как только мы погрузимся в эту общую сферу оптативной потенциальности, учитывая, что оптатив, в отличие от конъюнктива, всюду и везде сохраняет свой основной смысл предположительности и произвольной допустимости.

Схематически смысловое развитие оптатива можно представить в таком порядке:

1) opt. hypotheticus – чистая мыслимость или предположение, абстрактная возможность, независимая ни от каких реальных условий действительности, произвольное допущение;

2) opt. concessivus – появление желания, но пока еще слабого, которому к тому же противополагается нечто более реальное;

3) opt. desiderativus – выражение пожелания с обычным для оптатива оттенком допущения и предположительности и с дорастанием до мягкой просьбы и весьма деликатного изъявления воли;

4) opt. potentialis – выведенная из определенных условий и потому ими обоснованная, ими обусловленная возможность, которая в прозе иной раз достигает почти значения действительности и которая у аттиков часто является утонченным, городским, как бы несколько скептическим утверждением действительности.

В качестве нормы установили первые три типа оптатива ставить без an, четвертый же – с an, поскольку эта последняя частица как раз всегда и указывает на зависимость действия от окружающих условий.

Так как здесь мы преследуем цели наиболее компактной формулировки законов греческого синтаксиса, то нам придется в отношении оптатива ввести два термина, помогающие обобщить его значение.

Поскольку основным значением оптатива является абстрактная возможность и предположительность, а вовсе не выражение желания, то собственным оптативом мы должны были бы назвать оптатив гипотетический и потенциальный. Однако древним грамматистам более существенным значением оптатива представлялась именно его желательная функция, почему они и именовали все это наклонение оптативом, т.е. желательным наклонением, наклонением желания. Поскольку нарушение этой терминологической традиции внесло бы путаницу, мы принуждены сохранить античное наименование оптатива, но, чтобы противопоставить этот чисто желательный оптатив всем прочим оптативам, мы будем называть его optat. desiderativus.

При этом тот подлинный оптатив, который действительно выражает либо желание в собственном смысле, либо уступление как ослабленное желание, мы называем вообще модусом желания, а все остальные статические модусы мы называем модусами суждения. Итак, в дальнейшем желательный и уступительный оптатив мы именуем оптативом желания, а гипотетический и потенциальный вместе с индикативом – модусами суждения.

Термин «желание» является мало подходящим. Немецкие грамматисты в этом случае употребляют термин «Begehren», но этот немецкий термин непереводим на русский язык. Точно так же нам не удалось подыскать подходящего термина в латинском и греческом словарях. Иначе пришлось бы употреблять уж слишком искусственный термин. Поскольку, однако, в греческих грамматиках этот термин кое-где употребляется, мы решили его оставить, понимая его, конечно, чисто условно. Желание в нашем смысле отличается от суждения только тем, что суждение мыслится чем-то устойчивым и постоянным, желание же есть становление или наступление суждения. Если в суждении подлежащее и сказуемое находятся между собою в том или ином определенном и моментально выраженном отношении, то в желании это отношение подлежащего и сказуемого становится, наступает, является процессом, движется. Желание есть не просто утверждение или отрицание, но становящееся утверждение или отрицание. С этой точки зрения термин «желание», конечно, является чем-то узким и односторонним. Однако, повторяем, вводить новый и сложный искусственный термин в наше исследование нам не хотелось, поскольку термин «желание» в грамматиках и грамматических исследованиях по греческому языку более или менее узаконен. Нужно только условиться об его точном значении, что мы сейчас и сделали.

Такова картина статических модусов в греческом синтаксисе. Это – mod. realis (индикатив), irrealis (индикатив с an или без an), hypotheticus, concessivus и desiderativus (последние три – оптативы без an) и potentialis (оптатив с an).

Полную противоположность греческому оптативу представляет греческий конъюнктив, который мы находим возможным квалифицировать именно как модус динамический. Конъюнктив именно всегда указывает здесь на необходимость возникновения нового действия. Об этом говорит уже употребление конъюнктива в независимых предложениях. Ведь здесь главная роль принадлежит побудительному конъюнктиву, который как раз выражает необходимость наступления действия («идем!»), или его отрицательной аналогии запретительному конъюнктиву (conj. dubitativus, выражая колебание, тоже ставит вопрос о наступлении нового действия, но только решает его неопределенно). Вернее, дубитативный конъюнктив есть вопросительный прогибитив. Доказательством самостоятельно-наступательной силы конъюнктива является и то, что конъюнктив никогда не употребляется в независимых предложениях с частицей an, которая, как мы знаем, указывает на зависимость действия от известного рода условий и противоречит самостоятельной наступательности конъюнктива. Конъюнктив с an употребляется только в зависимых предложениях, да и то только в тех, союзы которых не противоречат наступательному значению этого наклонения. Кроме того, конъюнктив в зависимых предложениях всегда предполагает по-гречески в главном предложении обязательно главное, а не историческое время, тем самым связывая себя с настоящим и будущим временем, т.е. именно с наступлением времени, а не с прошедшим временем.